ПИСЬМО РИМСКОМУ ДРУГУ
Старый год уходит, и все мы раздумываем, чем бы порадовать своих близких и друзей, что бы такое им подарить? Пускай это будет желанный дар, и пусть он напоминает о нас, о нашей привязанности, о нашей любви и дружбе.
Текст: Елена Вознесенская, фото: М. Никитин
Библиограф Сектора редких книг и работы с книжными памятниками Национальной библиотеки РК Елена Вознесенская рассказывает о подарках на Новый год, трогательной дарственной надписи другу, о поэте Овидии и «календарных» сюрпризах.
Старый обычай обмениваться подарками на Новый год не зависит от календаря, принятого у тех или иных народов. В Древнем Риме календарный год начинался с 1 января, и сам месяц январь получил свое название от имени двуликого бога Януса, который еще до Юпитера почитался как верховное божество. Еврейский праздник Рош ха-Шана (переводится как «голова года») приходится на осень, а Навруз – принятый у иранских и тюркских народов праздник прихода весны, но для всех Новый год связан с ожиданием перемен и надеждой на то, что эти перемены будут счастливыми.
Старый обычай обмениваться подарками на Новый год не зависит от календаря, принятого у тех или иных народов. В Древнем Риме календарный год начинался с 1 января, и сам месяц январь получил свое название от имени двуликого бога Януса, который еще до Юпитера почитался как верховное божество. Еврейский праздник Рош ха-Шана (переводится как «голова года») приходится на осень, а Навруз – принятый у иранских и тюркских народов праздник прихода весны, но для всех Новый год связан с ожиданием перемен и надеждой на то, что эти перемены будут счастливыми.
В Секторе редких книг Национальной библиотеки Карелии не так давно появилась еще одна книжка на латинском языке. Это первый том «Истории» – главного и единственного сохранившегося труда древнеримского историка Тита Ливия, написанного на рубеже старой и новой эры. Том этот был напечатан в 1634 году уже известными нам типографами Эльзевирами в городе с красивым старинным названием «Lugdunum Batavorum» – Лугдун Батавский, а ныне всем известном как нидерландский город Лейден.
В самом начале книги вклеен чистый лист, на котором каллиграфическим мелким почерком сделана дарственная надпись на латыни. Начинается она щемящими душу словами: «Parve, nec invideo, sine me, liber, ibis in Urbem» – «Маленькая, и я не ропщу, книжка, без меня пойдешь ты в Город…». Так обращался к своему сборнику «Скорбные элегии» (он также известен под своим оригинальным названием «Тристии» (лат. «Tristia»)) его безутешный автор – поэт Овидий, внезапно попавший в немилость у императора Августа и сосланный из роскошного Рима в дикую варварскую страну гетов и сарматов, в город Томы на западном побережье Чёрного моря, на самую окраину римского мира (теперь это порт Констанца в Румынии). Чем провинился перед императором Овидий, вероятно, уже не узнает никто и никогда. Сам поэт говорит о своем прегрешении лишь намеками, хотя и многочисленными, но слишком тёмными. Пунктов, по которым ему вынесли обвинение, было два – «carmen et error»: «Два преступленья сгубили меня – стихи и проступок», сетует Овидий в «Скорбных элегиях». Под «стихами» легко угадывается его раннее сочинение «Наука любви», сборник наставлений, порой нескромных, какими средствами можно вызвать и удержать любовь. Популярность этих фривольных стихов пережила века, и даже в холодном Петербурге юноша Онегин всем наукам предпочел «науку страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей».
В самом начале книги вклеен чистый лист, на котором каллиграфическим мелким почерком сделана дарственная надпись на латыни. Начинается она щемящими душу словами: «Parve, nec invideo, sine me, liber, ibis in Urbem» – «Маленькая, и я не ропщу, книжка, без меня пойдешь ты в Город…». Так обращался к своему сборнику «Скорбные элегии» (он также известен под своим оригинальным названием «Тристии» (лат. «Tristia»)) его безутешный автор – поэт Овидий, внезапно попавший в немилость у императора Августа и сосланный из роскошного Рима в дикую варварскую страну гетов и сарматов, в город Томы на западном побережье Чёрного моря, на самую окраину римского мира (теперь это порт Констанца в Румынии). Чем провинился перед императором Овидий, вероятно, уже не узнает никто и никогда. Сам поэт говорит о своем прегрешении лишь намеками, хотя и многочисленными, но слишком тёмными. Пунктов, по которым ему вынесли обвинение, было два – «carmen et error»: «Два преступленья сгубили меня – стихи и проступок», сетует Овидий в «Скорбных элегиях». Под «стихами» легко угадывается его раннее сочинение «Наука любви», сборник наставлений, порой нескромных, какими средствами можно вызвать и удержать любовь. Популярность этих фривольных стихов пережила века, и даже в холодном Петербурге юноша Онегин всем наукам предпочел «науку страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей».
Назон – это и есть Овидий (полное его имя было Публий Овидий Назон), а во времена Пушкина территория Молдавского княжества не соответствовала границам современной Молдавии, а Румынии вообще еще не существовало.
На обвинения в непристойности «Науки любви» Овидий покаянно отвечает, что, мол, в его стихах не больше безнравственности, чем во многих других, и что стихи и жизнь автора – разные вещи, а его, Овидия, личная жизнь безупречна. Вторая книга «Скорбных элегий» – это своего рода открытое письмо к императору, в котором поэт пытается оправдаться и склонить Августа к милосердию.
С аморальным сочинением всё понятно, но гораздо интереснее, что же скрывается за так хорошо известным всем владельцам компьютеров словом «error» – «проступок, ошибка». Проступок этот каким-то образом задел императора лично, хотя никакого закона поэт не нарушил, злого умысла при этом не имел, но случайно стал свидетелем некоего преступления. «Грех мой заключается в том, что у меня есть глаза», а императорский гнев на «Науку любви» – всего лишь запоздалый предлог, пишет сам осужденный. Самое интересное заключается в том, что причина опалы, судя по всему, была известна и понятна всему Риму, но поскольку она так и не была прямо названа, ученые комментаторы и биографы Овидия последующих веков успели обвинить императора во всех смертных грехах, свидетелем каждого из которых мог стать несчастный поэт.
Овидий был уверен, что вдали от Рима он больше не напишет ни строчки, но еще по дороге в ссылку, во время бури в Ионийском море, когда кораблю изгнанника грозила неминуемая гибель, в голове его вновь зазвучали стихи. Все одиннадцать стихотворений, составившие первую книгу «Скорбных элегий», были написаны в дороге, и едва ступив на чужой берег, поэт спешит отправить свое новое творение с тем же кораблем в Рим.
На обвинения в непристойности «Науки любви» Овидий покаянно отвечает, что, мол, в его стихах не больше безнравственности, чем во многих других, и что стихи и жизнь автора – разные вещи, а его, Овидия, личная жизнь безупречна. Вторая книга «Скорбных элегий» – это своего рода открытое письмо к императору, в котором поэт пытается оправдаться и склонить Августа к милосердию.
С аморальным сочинением всё понятно, но гораздо интереснее, что же скрывается за так хорошо известным всем владельцам компьютеров словом «error» – «проступок, ошибка». Проступок этот каким-то образом задел императора лично, хотя никакого закона поэт не нарушил, злого умысла при этом не имел, но случайно стал свидетелем некоего преступления. «Грех мой заключается в том, что у меня есть глаза», а императорский гнев на «Науку любви» – всего лишь запоздалый предлог, пишет сам осужденный. Самое интересное заключается в том, что причина опалы, судя по всему, была известна и понятна всему Риму, но поскольку она так и не была прямо названа, ученые комментаторы и биографы Овидия последующих веков успели обвинить императора во всех смертных грехах, свидетелем каждого из которых мог стать несчастный поэт.
Овидий был уверен, что вдали от Рима он больше не напишет ни строчки, но еще по дороге в ссылку, во время бури в Ионийском море, когда кораблю изгнанника грозила неминуемая гибель, в голове его вновь зазвучали стихи. Все одиннадцать стихотворений, составившие первую книгу «Скорбных элегий», были написаны в дороге, и едва ступив на чужой берег, поэт спешит отправить свое новое творение с тем же кораблем в Рим.
«Маленькая, и я не ропщу, книжка, без меня пойдешь ты в Город, куда – увы! – не дозволено пойти твоему господину!» С этих горьких слов и начинаются «Скорбные элегии». Овидий отправляет свою «маленькую книжку» как посланника, напутствуя ее так: «не нарядившись иди, как сосланным быть подобает». Часто переводчики заменяют слово «книжка» на «свиток», так как римляне еще не знали привычной для нас формы книги-кодекса с отдельными листами и переплетом или обложкой. Свиток на папирусе был единственной известной в классической античности формой книги. Далее Овидий описывает другие, роскошные свитки благополучных авторов, с написанными киноварью титульными листами, умащенные с изнанки душистым кедровым маслом, с обрезами, гладко отполированными пемзой, в окрашенных красной краской пергаментных чехлах. А про свое бедное творение скажет так:
Пусть подобный убор украшает счастливые книги,
Должен ты помнить всегда о злополучье моем.
Пусть по обрезам тебя не гладит хрупкая пемза,
В люди косматым явись, с долго небритой щекой.
Пятен своих не стыдись, пусть каждый, кто их увидит,
В них угадает следы мной проливаемых слёз»
(перевод Сергея Шервинского).
Далее этот прием олицетворения будет развит: бедная книга робко входит в Рим, уверяет читателя, что в ней нет ничего постыдного – ни слова о любви, одна лишь печаль. Она преклоняется перед домом Августа, сначала предположив наивно, что это «верно, Юпитера дом?», пробует найти приют на полках библиотек, но, гонимая ото всюду, молит под конец лишь о том, чтобы ее читали хотя бы в частных домах.
Пусть подобный убор украшает счастливые книги,
Должен ты помнить всегда о злополучье моем.
Пусть по обрезам тебя не гладит хрупкая пемза,
В люди косматым явись, с долго небритой щекой.
Пятен своих не стыдись, пусть каждый, кто их увидит,
В них угадает следы мной проливаемых слёз»
(перевод Сергея Шервинского).
Далее этот прием олицетворения будет развит: бедная книга робко входит в Рим, уверяет читателя, что в ней нет ничего постыдного – ни слова о любви, одна лишь печаль. Она преклоняется перед домом Августа, сначала предположив наивно, что это «верно, Юпитера дом?», пробует найти приют на полках библиотек, но, гонимая ото всюду, молит под конец лишь о том, чтобы ее читали хотя бы в частных домах.
Однако мы отклонились от празднично-новогодней темы и сами уже готовы плакать над несчастьями бедной книжки. Приободрись, читатель, потому что с «Историей» Тита Ливия всё вовсе не так плохо!
Во-первых, для дарственной надписи на ней из «Скорбных элегий» взята лишь первая строка. (Кстати, этой цитатой из Овидия пользовался еще один выдворенный из столицы поэт: Пушкин, посылая в 1822 году из СВОЕЙ молдавской ссылки Николаю Гнедичу «Кавказского пленника», первую из своих «южных поэм», начинает письмо как раз словами «Parve, nec invideo, sine me, liber, ibis in Urbem» и т.д.).
Во-вторых, «маленькая книжка» Тита Ливия (а она и в самом деле совсем небольшого, буквально карманного формата) посылается в подарок другу. Вот как можно вольно, но близко к тексту перевести с латинского языка эту недлинную надпись: «Маленькая, и я не ропщу, книжка, без меня пойдешь ты в Город (сам я не могу туда пойти, потому что нет у меня на то права). Ступай, книжка, и моим именем прикажи Салтору быть здоровым и счастливым и всего, чего сама хочешь, для него проси. Пускай, последней явившись, никогда не будешь ты для него последней, потому что ученой книге нужен ученый читатель. Пусть тебе не будет стыдно за свою наружность, ведь в январские календы древний обычай велит не брать с собой ничего лишнего».
Во-первых, для дарственной надписи на ней из «Скорбных элегий» взята лишь первая строка. (Кстати, этой цитатой из Овидия пользовался еще один выдворенный из столицы поэт: Пушкин, посылая в 1822 году из СВОЕЙ молдавской ссылки Николаю Гнедичу «Кавказского пленника», первую из своих «южных поэм», начинает письмо как раз словами «Parve, nec invideo, sine me, liber, ibis in Urbem» и т.д.).
Во-вторых, «маленькая книжка» Тита Ливия (а она и в самом деле совсем небольшого, буквально карманного формата) посылается в подарок другу. Вот как можно вольно, но близко к тексту перевести с латинского языка эту недлинную надпись: «Маленькая, и я не ропщу, книжка, без меня пойдешь ты в Город (сам я не могу туда пойти, потому что нет у меня на то права). Ступай, книжка, и моим именем прикажи Салтору быть здоровым и счастливым и всего, чего сама хочешь, для него проси. Пускай, последней явившись, никогда не будешь ты для него последней, потому что ученой книге нужен ученый читатель. Пусть тебе не будет стыдно за свою наружность, ведь в январские календы древний обычай велит не брать с собой ничего лишнего».
Самый древний из сохранившихся римских календарей, Fasti Antiates. 84-55 гг до н.э.
Дарственная подписана всего одной буквой «M.», зато указано место, где она сделана – «Lausanna ad Lemanum», Лозанна на Женевском озере, а далее – дата, которая выглядит не совсем обычно: вместо числа, месяца и года указано «XI Kal. Jan. M.DCC.XC.VI», и только уже упоминавшиеся выше «январские календы» позволяют полностью ее расшифровать – это 11-й день до январских календ 1796 года.
Согласитесь, что довольно странно в конце XVIII века жить по древнеримскому календарю! Нужно помнить, что календы – это первое число каждого месяца, так же, как ноны – либо 7-й (для марта, мая, июля и октября), либо 5-й (для всех остальных) день месяца, а иды – 15-й (для тех же четырех месяцев) или 13-й (для всех остальных) день. Если событие произошло непосредственно в сами, например, календы или иды, то это было прямое указание на число (так Юлий Цезарь был убит Брутом и другими заговорщиками во время мартовских ид – 15 марта). Остальные же даты указывались так: от ближайших к дате календ, нон или ид дни отсчитывались назад, например, 6-й день перед мартовскими календами, т.е. за 6 дней до первого марта.
Таким образом, наша надпись должна быть сделана за 11 дней до 1 января 1796 года. Получалось вполне логично: некий М., по какой-то причине не имея возможности отправиться к другу в гости самолично, поздравляет его с наступающим Новым годом и заблаговременно, за 11 дней до праздника, высылает ему в подарок книгу, которая, как он надеется, приятелю понравится. Возможно, друг даже живет в Риме, потому что даритель пишет слово «Urbs» («город») с заглавной буквы – просто «Город», а ведь именно так римляне называли свою столицу. Обращает на себя внимание не язык дарственной надписи (долгое время латынь была единственным и универсальным языком общения ученых да и просто образованных людей) и даже не стилизованное под античное имя адресата, который вряд ли в обычной жизни звался Салтором. Но вот чтобы даже дату указать по римскому календарю – для этого нужно быть глубоко погруженным в тему, не правда ли?
Согласитесь, что довольно странно в конце XVIII века жить по древнеримскому календарю! Нужно помнить, что календы – это первое число каждого месяца, так же, как ноны – либо 7-й (для марта, мая, июля и октября), либо 5-й (для всех остальных) день месяца, а иды – 15-й (для тех же четырех месяцев) или 13-й (для всех остальных) день. Если событие произошло непосредственно в сами, например, календы или иды, то это было прямое указание на число (так Юлий Цезарь был убит Брутом и другими заговорщиками во время мартовских ид – 15 марта). Остальные же даты указывались так: от ближайших к дате календ, нон или ид дни отсчитывались назад, например, 6-й день перед мартовскими календами, т.е. за 6 дней до первого марта.
Таким образом, наша надпись должна быть сделана за 11 дней до 1 января 1796 года. Получалось вполне логично: некий М., по какой-то причине не имея возможности отправиться к другу в гости самолично, поздравляет его с наступающим Новым годом и заблаговременно, за 11 дней до праздника, высылает ему в подарок книгу, которая, как он надеется, приятелю понравится. Возможно, друг даже живет в Риме, потому что даритель пишет слово «Urbs» («город») с заглавной буквы – просто «Город», а ведь именно так римляне называли свою столицу. Обращает на себя внимание не язык дарственной надписи (долгое время латынь была единственным и универсальным языком общения ученых да и просто образованных людей) и даже не стилизованное под античное имя адресата, который вряд ли в обычной жизни звался Салтором. Но вот чтобы даже дату указать по римскому календарю – для этого нужно быть глубоко погруженным в тему, не правда ли?
В восхищении от такой дотошности дарителя я рассказала об этом случае подругам, одна из которых неожиданно заметила: «А ты знаешь, что в XVIII веке разница между юлианским и григорианским календарями составляла 11 дней, а не 13 дней, как сейчас?» И всё внезапно встало на свои места. Конечно, разница между старым и новым календарем! Европа переходила с юлианского на григорианский календарь постепенно, начиная с 1582 года, а в разделенной на кантоны Швейцарии этот процесс растянулся более чем на 200 лет. Католическая часть страны приняла новый календарь раньше, в XVI веке (первые кантоны перешли в 1584 году), протестантская – только в XVIII веке, а последний кантон – вообще в 1811 году. Мы не знаем точно, по какому календарю жил в конце XVIII века наш М., но вполне может быть, что 11-й день перед январскими календами, 21 декабря 1795 года, внезапно стал для него первым днем нового 1796 года. Не на это ли намекают его слова «Пускай, последней явившись, никогда не будешь ты для него последней»? Ведь подарок, отправляемый 1 января, неминуемо должен был прийти к своему адресату с опозданием.
«Публий Овидий Назон». Фрагмент фрески Луки Синьорелли в капелле Сан-Брицио. Собор города Орвието. 1499–1502. / bigenc.ru
Остается сказать несколько слов о судьбах наших героев. Овидий так и не был возвращен из ссылки и до конца своей жизни прожил среди носящих штаны бородатых варваров в диком краю, где зимой замерзает само море, не говоря уж о вине в кувшине. Однако именно в ссылке внезапно расцвел его чудесный поэтический дар, и этим суровым годам мы обязаны не только минорным «Письмам с Понта» (Понтом Эвксинским называли Чёрное море греческие колонисты, хотя есть свидетельства, что в античности его могли звать и просто Понтом – Морем), но и двум произведениям, прославившим имя своего автора – поэмам «Метаморфозы» («Превращения») и «Фасты». Последнее произведение прямо относится к нашей теме, так как «Фасты» – это не что иное, как римский календарь, в котором подробно описаны все праздники и священные дни древнего Города. Конечно, начинается он с январских календ – с описания счастливого дня празднования нового года, с прославления бога Януса.
Александр Пушкин 4 мая 1821 года в Кишиневе был принят в масонскую ложу, которая называлась «Овидий», но особого участия в делах ложи не принимал, лишь использовал ее счетные книги в качестве черновиков.
Название «Tristia» («Скорбные песнопения», «Скорбные элегии») прижилось в русской литературе. В 1922 году в Берлине в издательстве «Петрополис» вышла вторая книга стихов Осипа Мандельштама, которая так и называлась –«Tristia», что и неудивительно: ведь в ней были собраны стихи, написанные с 1916 по 1921 год.
Александр Пушкин 4 мая 1821 года в Кишиневе был принят в масонскую ложу, которая называлась «Овидий», но особого участия в делах ложи не принимал, лишь использовал ее счетные книги в качестве черновиков.
Название «Tristia» («Скорбные песнопения», «Скорбные элегии») прижилось в русской литературе. В 1922 году в Берлине в издательстве «Петрополис» вышла вторая книга стихов Осипа Мандельштама, которая так и называлась –«Tristia», что и неудивительно: ведь в ней были собраны стихи, написанные с 1916 по 1921 год.
Елена Вознесенская
Автор этой небольшой заметки горячо благодарит Евгению Куйкину за помощь в переводе и Наталию Крылову за чрезвычайно полезное замечание о юлианском и григорианском календарях и желает всем своим друзьям быть здоровыми и счастливыми. А читателям «Арки» мы желаем взять с собой в новый год всё только по-настоящему ценное – любовь к своим близким, заботу о родителях и детях и одну-две самых дорогих их сердцу книжки, ведь «в январские календы древний обычай велит не брать с собой ничего лишнего».
События
