В сцене интервью героиня Фёдоровой никак внутренне не меняется, не переживает слома, и актриса не играет ни изменения, ни освобождения. Да, она произносит устами Татьяны «Я поняла!», но перемены нет. И блестящее платье, распущенные волосы, снятые очки – только обозначение динамики, словно зелёная ветка на дереве в «В ожидании Годо».
А в пьесе остаётся ещё много деталей, событий, подробностей, и все их надо показать, а на каких-то даже подольше потоптаться. И конгениально своему месту действия спектакль уже ощущается погрязшим в энтропии, бесконечно затянутым, как и этот текст. Антракт сделан уже в самый разгар развязки. Во втором действии центральный экран исчезает, светящийся коридор уходит в перспективу: чёрная дыра, Лета, которая «в своем стремленьи уносит все дела людей». Героиню Фёдоровой не трогают ни ссора с Гулей, ни уход сына из-за её признаний. В своём воображении она заместила Джонни Серёжей, но, зацепившись за Серёжу, из подсознания вылез и Ильдар. «Проснись!», «Будь живой!» – тщетно говорил ей воображаемый Сергей. А Ильдар-Арифуллин на проекции скалит зубы, смеётся и уверяет, что всё будет по-прежнему. Печально, что так и будет.