Музыковед Лариса Сураева разговаривает с артистками групп ударных инструментов оркестров Карельской филармонии про звуки, ритмы и выброшенные ключи.

У Ольги Косыревой и Надежды Аловой невероятно насыщенная жизнь, наполненная музыкой. Они работают в Симфоническом оркестре филармонии и в Оркестре русских народных инструментов «Онего», преподают в консерватории и в Петрозаводском музыкальном колледже, создают разные филармонические и внефилармонические проекты.
Если вы не знаете, чем тумбадорес отличается от тимбалес, а также не верите, что на треугольнике играть сложно, прочтите это интервью!

– Откуда вы родом?

НАДЯ. Я из Ханты-Мансийского автономного округа. Окончила Центр искусств для одарённых детей Севера» в Ханты-Мансийске, пару лет училась в Уральской консерватории в Екатеринбурге, потом поступила в Педагогический университет имени Герцена в Петербурге…. Три года назад доехала до Карелии, хотела поступать в ассистентуру. Я договорилась о консультации, познакомилась с Ольгой Михайловной Косыревой и в первый приезд в Петрозаводск побывала везде: в консерватории, в музыкальном колледже, в филармонии… Я была в приятном шоке от того, сколько концертов за год играют люди, сколько разной музыки! Я начала приезжать в Петрозаводск, подменять заболевших оркестрантов. Когда выяснилось, что в симфоническом и народном оркестрах появляется декретная должность, я решила, что это судьба и переехала в Петрозаводск.

ОЛЯ. Я родилась в Петрозаводске. После школы поступила на физмат. Но серые стены нашего педагогического института довели меня буквально до слёз. Желание учиться там пропало… Параллельно со школой я ходила в кружок при Доме офицеров в класс фортепиано, мои друзья были музыкантами. Мы с лучшей подругой Илоной вместе слушали Чика Кориа, Дэйва Вэйкла, эта музыка меня зажгла! И совершенно случайно выяснилось, что в этот год в Петрозаводском музыкальном колледже был дополнительный набор на ударные. Меня познакомили с Владимиром Михайловичем Гайковым, и тот предложил поступить к нему в класс. Только 10-15 лет назад я узнала, что в детском саду, куда я ходила, музыкальным работником была Галина Илларионовна Гайкова, его жена. Как тут скажешь – случайный у меня выбор профессии или всё предрешено?
 
–  Родители одобрили ваше решение стать музыкантом?

ОЛЯ. Моя мама тоже музыкант, закончила дирижёрско-хоровое отделение Музыкального училища имени Раутио (училась у Татьяны Леонидовны Гликман), но профессиональная карьера у неё не сложилась. Она хотела, чтобы кто-то из детей стал музыкантом.

НАДЯ. Моя мама после своего выпускного закрыла фортепиано на ключ, сказала: «Не дай-то бог, чтобы мои дети хоть когда-нибудь на чем-нибудь будут играть!» и выкинула ключ в окно. Поэтому, когда появилась возможность учиться в музыкальной школе, я пошла к папе, поговорила с ним и год занималась музыкой втайне от мамы. Всё открылось, когда моя педагог Татьяна Андреевна случайно встретила маму и пригласила её на отчетный концерт! Когда я собиралась поступать в Центр искусств, мама сказала: «Я тебя отпущу, если окончишь школу на четвёрки». В моём аттестате было три тройки – по русскому, математике и литературе. Я, недолго думая, покупаю штрих, замазываю тройки и ставлю четвёрки! Мама говорит, молодец, собирай вещи. А вечером зашла моя классная руководительница, поздравила с окончанием школы, пожалела только, что с тройками... Был такой скандал! Но в Центр я все равно поехала!

– Как вас учили? Какие слова говорили ваши педагоги вам, а теперь своим студентам говорите вы?

НАДЯ. Мой педагог Владимир Васильевич почти никогда ничего не показывал. Он всегда всё пел. Спеть мог что угодно. На репетиции за ночь до концерта мы с ним ругались в пух и прах! На следующий день он приходил и говорил: «Вот теперь давай музыку». И я на последнем концерте своим студентам так же сказала: «Ребята, теперь уже всё, надо играть музыку».
Я много почерпнула у педагогов, к котором мы ездили на мастер-классы. Когда стала стипендиатом фонда «Новые имена», то ездила в творческую школу в Москву – в Гнесинку, в колледж имени Шнитке, в консерваторию – к ведущим педагогам – Лукьянову, Цитрину, Гришину… Со мной очень много работали, говорили, что на ударных играют музыкально, что должны быть пульсация и энергия.

ОЛЯ. Владимир Михайлович всегда шёл от музыки. Техника, конечно, важна, но главное – музыкальность, выстраивание длинных фраз, как в вокале или игре на скрипке. Он тоже не очень любил показывать, но я наблюдала, как он играет на концертах. Владимир Михайлович учил нашего коллегу Никиту Литвинова, что малый барабан должен петь. Говорил так: ты прислонись к стене спиной, рядом поставь барабан, играй и слушай вибрации, которые ловит тело… Я очень часто вспоминаю Владимира Михайловича, стараюсь очень требовательно относиться к во всему, что мы делаем. Мне кажется, он был перфекционист, как и я.

Ударник становится профессионалом в тот момент, когда он готов взять на себя ответственность и повести за собой оркестр. Владимир Михайлович это умел и пытался нас научить.
 
– Вы играющие педагоги. Это сейчас редкость?

НАДЯ. Когда мы приезжаем со студентами на конкурсы, другие педагоги нам говорят: «Вы такой яркий продукт на рынке, уникальный дуэт! Вы играете то, что играют студенты, у которых потрясающая моторика!»

ОЛЯ. Мы посмеялись: мы – продукт? Но так говорили и в Питере, и в Москве. Так нас там воспринимают. Мы столкнулись с тем, что сейчас из преподавателей мало кто играет, играющий педагог – это редкость. Играют в оркестрах, но не соло.

НАДЯ. Почему нет педагогов, которые выходят на авансцену? Потому что в больших оркестрах у каждого свой инструмент. Там нет мультиперкуссионистов. Вообще я поняла, что мы – уникальная группа! Практически нигде нет четырех человек в составе группы ударных, везде от пяти. В оркестре Мариинского театра, по-моему, 12 или 16 человек в штате, в Большом театре – двадцать. Поэтому в больших оркестрах есть только тарелочник, только барабанщик, только литаврист и так далее. А мы играем не только крупные симфонические программы, но и программы с миниатюрами и киномузыку. Это классно, добавляет нам разнообразия – инструментального и тембрального. 

– Почему именно в группе ударных говорят об братстве?

ОЛЯ. Ударники – это большая семья. Без взаимопомощи и взаимопонимания сложно представить себе нашу группу. Каждый окутывает тебя своим теплом, учит всему, что знает сам, передает опыт и не только музыкальный. Василий Алексеевич Катанов, например, показал мне, как перебирать движок у машины! Он по-отечески научил всему, что нужно уметь в хозяйстве. Так же делали и Владимир Михайлович Гайков, и Валера Бобков… Мы и людей в группу выбираем по принципу «наш – не наш».

НАДЯ. Мы на праздниках сидим группой, стараемся вместе выезжать куда-то, собираться на дни рождения, на другие события. Пусть времени для этого не так много, но мы стараемся его находить.

ОЛЯ. В народном оркестре часто играешь за пятерых, как будто множеством рук! Вот, я вижу, что у Гриши Неверова нет рядом инструмента, который сейчас ему понадобится. Я понимаю, что инструмент у меня рядом, и я успеваю передать. Знаю, что он сделает для меня то же самое. А как мы раньше играли с Валерой! Мы чувствовали синхронно то, чего нет в нотах, смотрели друг на друга и всё понимали без слов. Всё на ощущениях, на инстинктах, на чувствах – ты дышишь вместе, думаешь вместе, ощущаешь вместе.
 
– Концерты «Ритм нон стоп» стали вашей гордостью. Как они появились?

ОЛЯ. Мне кажется, всё началось с отчетных концертов выпускников. Тогда в консерватории преподавал Вадим Соколов, и такую идею придумал он. Был концерт «Музыка для ударных инструментов» в Музыкальном училище, концерт в консерватории, где уже участвовали не только выпускники. Владимир Михайлович сделал отдельную программу для детей во Дворце творчества. Потом таких концертов долго не было, постоянно что-то не складывалось…. А когда организацией занялся Валера Бобков, дело пошло! Валера тогда часто ездил в Санкт-Петербург работать в жюри конкурса «Ударная волна», общался с педагогами, искал ноты… На этом конкурсе всегда устраиваются концерты и мастер-классы, ты там «напитываешься идеями». И вот, когда появились интересные ноты, мы сыграли большой концерт в рамках «Ночи музеев». Потом стали делать концерты уже каждый год, играть оригинальную, серьёзную музыку для ударных. Когда Валеры не стало, мы решили продолжить традицию таких концертов, и ежегодно, 26 апреля, в день его памяти, звучит «Ритм нон стоп».

 – Какой должна быть музыка, чтобы вы её взяли в программу такого концерта?

ОЛЯ. Это должна быть оригинальная музыка, написанная для ударных. Она не должна быть слишком простой для исполнения и восприятия. Она должна трогать душу – с музыкальной точки зрения или с ритмической. И это обязательно должна быть музыка, которая нам нравится. Мы сразу так договорились.

НАДЯ. Всегда хочется, чтобы в концерте была какая-то «фишка» – что-то, связанное с телом или с инструментом, который надо сделать, найти или научиться извлекать новый прием игры. Чтобы было что-то новое, в первую очередь, для нас. Хочется самим расти!
ОЛЯ. Я честно скажу: сделана колоссальная работа! После того, как появился «Ритм нон стоп» и мы стали играть соло и ансамблями, мы серьёзно шагнули вперёд. Я сейчас играю гораздо лучше, чем по окончании консерватории, когда я была на пике технических возможностей. Я стою по-другому, играю другими приемами, моё тело стало по-другому работать. Ещё три года назад я не могла сыграть такие сложные произведения. Но я каждый год с собой борюсь – от «это мне не сыграть» до «пожалуй, сыграть».

– Вы себя ощущаете солистом или оркестрантом?

ОЛЯ. Точно знаю, что я – оркестровый музыкант. Мне легче в оркестре и в ансамбле. Быть солистом мне не так комфортно.

НАДЯ. Я – солист. Очень много работаю над тем, чтобы в оркестре меня не было слышно, но меня все равно всегда слышно! А если не слышно, то видно мою качающуюся фигуру! В первый год работы мне говорили, что считать такты надо потише. Сейчас говорят – считаешь такты тихо, а вот качаешься всё равно!

 – Чем вас привлекают неакадемические проекты? Например, «Триптих» Насти Орловой или программа «Медитация в темноте»…

НАДЯ. Это выход из зоны комфорта.

ОЛЯ. Да, там нужно импровизировать, придумывать, привести что-то личное…. В этом и сложность, так как всю свою жизнь я играю по нотам. Я всегда боюсь сделать плохо, долго думаю, соглашаться или нет, потом сомневаюсь, правильно ли сделала, что согласилась…. Мне не всегда нравится результат, который я выдаю, так как я перфекционист и очень требовательна к себе.

НАДЯ. С другой стороны, никто же не знает, как правильно. Поэтому я соглашаюсь всегда!

ОЛЯ. Что привлекало в Насте – так это колоссальная энергия, посыл, которые от нее исходят. Хочется играть, творить! Без энергии невозможно. Должен происходить постоянный энергообмен: наша энергия заряжает зрителя и возвращается от него нам, многократно усиленная.
НАДЯ. Один подобный концерт по энергозатратам равен примерно трем-пяти оркестровым программам… Конечно, мы потратили на Настин проект колоссальное количество сил и времени, но результат того стоил!  

ОЛЯ. «Медитация в темноте» – интересный опыт. Там всё было направлено на импровизацию, на ощущения, на эмоции… Когда-то в консерватории мы с Андреем Дикоевым делали «Музыку для восемнадцати музыкантов» Стива Райха. Это помогло в подготовке «Медитации», мне было понятно, что и как делать.

– Часто ли публика, видя на афишах слово «перкуссия», задает вам вопрос: что это?

ОЛЯ. Недавно нас даже попросили записать ролик, объяснить, что это такое. Это другое название ударных инструментов, «percussion» в переводе «ударные».

НАДЯ. У нас просто нет культуры этого слова. У нас говорят – ударные, во всем мире – перкуссия. Сила привычки. Так же, как мы не привыкли называть конги – «тумбародес». Когда вы поедете в Латинскую Америку и скажете «конги», там не поймут, что вы имеете в виду.

– Вам было бы интересно быть блогером, снимать ролики и популяризировать ударные в видео-формате? Как к такому относитесь?

НАДЯ. Я не считаю себя человеком, который может стать эталоном в оркестровой игре. Просто для проформы? Хвастаться своими навыками? Если передо мной стоит какая-то задача, я всегда себя спрашиваю: «Что полезного это принесет?» Когда я готовилась к «Шехеразаде», то нашла запись Берлинского филармонического оркестра, выделила группу ударных – смотрела, как артисты стоят, какими приемами играют на каждом инструменте. Сидела с нотами и так репетировала. Вот такой подход к видео я считаю полезным.
ОЛЯ. Я в силу своего характера просто не смогла бы быть блогером… Я и видео почти не смотрю, не успеваю. Я была бы не против, если бы кто-то по-русски рассказал и записал, как правильно играть на дарбуке, джембе, тимбалесах, тумбадорес… Мы столкнулись с тем, что многого не знаем, некоторые вещи играем, как придется. А есть стилистика, разная постановка инструментов, соответственные приемы… Поэтому позиционировать себя как знатоков и говорить об этом на камеру – скорее нет.
 
– Вы играете на большом количестве ударных. К какому инструменту у вас душевная склонность? Какой самый любимый?

НАДЯ. Маримба.

ОЛЯ. Вибрафон, литавры, томы… Очень нравится конги (тумбадорес), но я пока не в полной мере владею этими инструментами.Я до сих пор учусь.

– Мариус Стравинский один раз играл в оркестре на треугольнике и назвал его очень сложным инструментом. А какой инструмент вы считаете сложным?

ОЛЯ. Я бы назвала, пожалуй, тамбурин и малый барабан… Треугольник действительно очень сложный, если подходить к нему профессионально.

НАДЯ. Мне кажется, женщинам физически трудно сыграть всю симфонию,
где есть яркая партия огромных парных тарелок. Когда ты долго не играешь на малом барабане в оркестре, то на нём тоже потом становится дискомфортно играть.

– Можете назвать самый необычный ударный инструмент, на котором вы играли? Или видели?

ОЛЯ. В пандемию мы записывали много видео из дома. Один раз для этого пришлось собрать бутылкофон! Потом готовили онлайн-концерт к 9 мая (мы играли дома, записывали видео своей партии, потом все сводилось в один ансамбль). У меня дома была ударная установка, но палки и щетки находились в филармонии, а филармония закрыта. Времени мало, надо всё сделать срочно. Пришлось делать самой. Пошла в гараж, нашла метлу с синими пластиковыми прутьями, трубочку от сверла – вставила, запаяла феном. Получились щетки! Кстати, они звучат не хуже, чем фирменные! Сейчас лежат в гараже, я их берегу, мало ли, когда еще пригодятся.

НАДЯ. Когда-то коллега по питерской музыкальной школе рассказал: есть странный инструмент – спиралька, а конце шайбочка и коробочка. Когда ты его двигаешь, как будто рычит маленький львенок. Я нашла электронную почту Марка Пекарского – главного специалиста по всяким коробочкам – написала ему, выслала фото и видео… Оказалось, что этот инструмент – волчий хлыст чуть ли не XVI века!

– Обыватель без труда назовет великих пианистов и скрипачей. Кого бы вы назвали из великих исполнителей на ударных?

ОЛЯ. Живкович. Мне нравится, что делают Петр Главатских, Антон Жданович.

НАДЯ. Марк Пекарский. Виктор Гришин.

– Есть ударный инструмент, которым вы не владеете, но хотите освоить? Есть еще к чему стремиться?

ОЛЯ. Я очень хочу научиться правильно играть на конгах, тимбалесах, маракасах... Мне хочется овладеть именно стилем латиноамериканской игры. Но нужны школы, нужен человек, который бы этому учил – и, главное, время.

НАДЯ. Я бы в целом оркестровой игрой хотела бы владеть лучше. Мое ухо не всегда слышит то, что могут воспроизвести руки, например, на малом барабане.

В последние 40 лет произошел такой бешеный, виртуозный скачок развития ударных инструментов, что музыканты за ним не успевают. Нет такого человека, который играл бы на всём. Сейчас для ударных пишут так же сложно и виртуозно, как для скрипки. Партии в ансамблях такие, что надо учить, надо заниматься.

ОЛЯ. Иногда кажется, что ты уже знаешь всё, ничто тебя не удивит, но вдруг в твой жизни появляется новый человек, увлекает чем-то интересным – и тебе как будто опять 16 лет, опять возникает восторг и желание учиться новому. Мне кажется, у музыкантов именно так и должно быть. Надо работать, пока ты «горишь», пока тебя что-то может заинтересовать. Сейчас мне хочется освоить латиноамериканскую перкуссию, я не знаю, остановлюсь ли на этом… Я готова учиться новому, если мне это будет интересно.