Он - Евгений Цыганов
«АркА» взяла большое интервью у одного из самых интересных актеров страны.
Текст: Мария Шамраева, фото: М.Никитин
Евгений Цыганов – артист театра и кино. Он сыграл Мастера в фильме Михаила Локшина «Мастер и Маргарита». Его Мастер – конвергентный персонаж: это и герой Булгакова, и сам автор романа, и наше представление о том и другом. Способность актера тонко и точно проявлять время через героя, наделять персонаж чертами, характерными для эпохи, используют многие режиссеры. Достаточно вспомнить сериалы «Дети Арбата», «Оттепель» и другие. В спектакле «Я – Сергей Образцов» Евгений Цыганов не только воспроизводит интонацию Сергея Владимировича, его манеру двигаться, общаться, удивляться, но и передает через героя актуальное послание, оказывающееся не историческим театральным документом, но живым современным нервом.
«Арке» повезло поговорить с Евгением Цыгановым о перевоплощениях актера. Например, о том, кто был прототипом его героя в спектакле Дмитрия Крымова «Моцарт «Дон Жуан». Генеральная репетиция» (Товстоногов? Любимов? Эфрос?). И о том, почему начищенные паровозы меньше передают историзм, чем характерная речь эмигрантов первой волны, записанная позднее где-то в Австралии. И про одномоментные предложения сыграть роли следователей с одинаковым бэкграундом в разных проектах. И про Петра Наумовича Фоменко, и Деклана Доннеллана, и счастье Карандышева, и про детей, и про жену, и про скорость, и про счастье.
Добавим, что возможность поговорить с Евгением Цыгановым появилась во время «Больших гастролей» в Петрозаводске Театра кукол имени Образцова. Музыкальный театр Карелии – постоянный участник программы. Мы благодарим театр за поддержку нашего издания, а Евгения Цыганова – за доверие и радость от встречи.
Добавим, что возможность поговорить с Евгением Цыгановым появилась во время «Больших гастролей» в Петрозаводске Театра кукол имени Образцова. Музыкальный театр Карелии – постоянный участник программы. Мы благодарим театр за поддержку нашего издания, а Евгения Цыганова – за доверие и радость от встречи.
«Мы нуждаемся в диалоге»
Сергей Образцов прожил 90 лет, он называл себя ровесником века. Он был очень любопытный и увлекающийся человек, его интересовали и творчество, и люди. Конечно, он не сразу стал СЕРГЕЕМ ОБРАЗЦОВЫМ. Вначале он с этой своей этой ширмой валял дурака, потом придумал показывать сценки для своих однокурсников и преподавателей, а потом это переросло в домашние такие радости. Есть фотографии со Станиславским, который хохочет над его показами. Я таких фотографий Станиславского даже и не видел до этого никогда: у него слезы льются от смеха.
В процессе работы над спектаклем Екатерина Образцова дала мне его дневник, в который он с 1922 го по 1928 годы записывал свои впечатления от встречи с какими-то зрителями. «Сегодня играл на дне рождения Шурочки. Было 10 детей». Сейчас к нашим детям приходят аниматоры, а тогда приходил Сергей Образцов со своими куклами и ширмой. Потом его стали притаскивать в какие-то общие концерты. Страна менялась, менялась культура. Храмы закрылись, по воскресеньям детей на службу вести не надо и вообще непонятно, как с ними взаимодействовать. Потом уже, как я понимаю, он прикоснулся к основам театрального искусства.
Сергей Образцов прожил 90 лет, он называл себя ровесником века. Он был очень любопытный и увлекающийся человек, его интересовали и творчество, и люди. Конечно, он не сразу стал СЕРГЕЕМ ОБРАЗЦОВЫМ. Вначале он с этой своей этой ширмой валял дурака, потом придумал показывать сценки для своих однокурсников и преподавателей, а потом это переросло в домашние такие радости. Есть фотографии со Станиславским, который хохочет над его показами. Я таких фотографий Станиславского даже и не видел до этого никогда: у него слезы льются от смеха.
В процессе работы над спектаклем Екатерина Образцова дала мне его дневник, в который он с 1922 го по 1928 годы записывал свои впечатления от встречи с какими-то зрителями. «Сегодня играл на дне рождения Шурочки. Было 10 детей». Сейчас к нашим детям приходят аниматоры, а тогда приходил Сергей Образцов со своими куклами и ширмой. Потом его стали притаскивать в какие-то общие концерты. Страна менялась, менялась культура. Храмы закрылись, по воскресеньям детей на службу вести не надо и вообще непонятно, как с ними взаимодействовать. Потом уже, как я понимаю, он прикоснулся к основам театрального искусства.
«Я\Мы Сергей Образцов? Он настаивал на том, что вот это вот «мы» существует, а меня немножечко пугает «мы». Говорят: «Мы считаем», но кто такие «мы»? Вы так считаете, а другой человек считает иначе»
Первоначально конструкция спектакля была такова, что я должен был немного рассказать про Образцова, какой он молодец: книжку написал, фильмы снимал, здесь молодец и здесь молодец. Но быстро стало понятно, что не очень интересно делать историю про карьерный путь героя, как в передаче «Ай, молодца». Хотелось делать спектакль про живого человека, пережившего и потери, и крах надежд. В начальном варианте у нас не было темы воспоминаний о его жене Соне, о том, как ее не стало. Любой человек может потеряться в таком переживании, особенно, если он чувствующий тонкий человек, а он продолжил жить и продолжил творить. И это оказалось важно для других и для него. И мне кажется, это наше желание соткать такую материю из времени, из моментов жизни личности и из таких вот тем, которые понятны большинству зрителей, оказалось верным.
У нас есть Костя (актер Константин Дубичев, - прим. ред.), который играет все номера самого Образцова. Это антикварные номера: «Кармен», «Пьяница», «Дрессировщик». Костя их играет под фонограмму голоса Образцова, это такой секрет. И когда он играет Пьяницу в конце первого акта, я уже ухожу за кулисы переодеваться. И вот мы играли один из первых спектаклей, я его спросил: «Тебе хорошо хлопали?» Он ответил: «Это тебе хлопали». Мы постаяли немного, и я говорю: «Это ему хлопали».
Есть такая легенда, что Ворошилов, когда Образцов подарил ему свою первую книгу о кукольном театре, взял ее и говорит: «Вот, русская интеллигенция всегда может из какой-нибудь ерунды (он, конечно, грубее сказал) придумать что-то интересное».
В итоге это все собралось в спектакль, которые многие зрители воспринимают с благодарностью. Мы чувствуем очень серьезную отдачу и какое-то единение. А мы же понимаем, что сейчас такое время, когда общество распадается на лагеря, не готовые воспринимать друг друга, не готовые слышать друг друга. Фигура Сергея Владимировича, сама форма кукольного театра, который возвращает нас немножко в детство, - всё это объединяет людей в зале.
Мы нуждаемся в диалоге, и люди приходят в театр для этого диалога. Сейчас тем более. Сейчас зритель более внимательный, более настроен на кукую-то рефлексию, на разговор и возможность пообщаться с человеком, который прожил 90 лет в не самом спокойном веке. И здесь тоже есть парадокс: в стране революция, а он говорит, что в 1917 году был на горе Машук и там впервые влюбился. У всех революция, а у него первая любовь, понимаете. А, тем не менее, было голодно, холодно, репрессии забирали друзей. И ты не можешь поверить, что они виноваты, но потом принимаешь это каким-то образом, примиряешься, свыкаешься как с данностью.
Мы нуждаемся в диалоге, и люди приходят в театр для этого диалога. Сейчас тем более. Сейчас зритель более внимательный, более настроен на кукую-то рефлексию, на разговор и возможность пообщаться с человеком, который прожил 90 лет в не самом спокойном веке. И здесь тоже есть парадокс: в стране революция, а он говорит, что в 1917 году был на горе Машук и там впервые влюбился. У всех революция, а у него первая любовь, понимаете. А, тем не менее, было голодно, холодно, репрессии забирали друзей. И ты не можешь поверить, что они виноваты, но потом принимаешь это каким-то образом, примиряешься, свыкаешься как с данностью.
бэкстедж интервью, фото Михаил Никитин
«Тихо, тихо, тихо»
В конце спектакля «Я – Сергей Образцов» мой герой говорит, что чувствует вину перед своими друзьями за то, что поверил в их виновность. В своей книге Сергей Образцов пишет, что ему трудно об этом писать и не хотелось бы этого делать, но промолчать он не может. В этом есть какое-то такое раскаяние. Мы ничего не придумали, у нас не было задачи вложить в уста Образцова какие-то собственные, злободневные смыслы. Спектакль мы делали осенью 2021 года. Какие-то вещи уже были созвучны времени, но мы не знали, что, разговаривая за столом в кафе, будем так внимательно фильтровать слова, что снова возникнет культура (если это можно культурой назвать) доноса. Еще некоторое время назад поверить в это было сложно, казалось, что это какая-то архаика. Я помню лет 15 назад за столиком в кафе разговаривал с человеком старшего поколения, начал заводится, а мне: «Тихо, тихо, тихо». Я думаю, надо же, люди так травмированы тем временем, что боятся вслух произносить свои мысли. А он был прав, оказывается.
Мне дорог этот спектакль. Говорят, что многим зрителям после спектакля хочется какое-то время просто идти по улице, молчать, чтобы не расплескать это ощущение. Это главная ценность, я считаю.
В конце спектакля «Я – Сергей Образцов» мой герой говорит, что чувствует вину перед своими друзьями за то, что поверил в их виновность. В своей книге Сергей Образцов пишет, что ему трудно об этом писать и не хотелось бы этого делать, но промолчать он не может. В этом есть какое-то такое раскаяние. Мы ничего не придумали, у нас не было задачи вложить в уста Образцова какие-то собственные, злободневные смыслы. Спектакль мы делали осенью 2021 года. Какие-то вещи уже были созвучны времени, но мы не знали, что, разговаривая за столом в кафе, будем так внимательно фильтровать слова, что снова возникнет культура (если это можно культурой назвать) доноса. Еще некоторое время назад поверить в это было сложно, казалось, что это какая-то архаика. Я помню лет 15 назад за столиком в кафе разговаривал с человеком старшего поколения, начал заводится, а мне: «Тихо, тихо, тихо». Я думаю, надо же, люди так травмированы тем временем, что боятся вслух произносить свои мысли. А он был прав, оказывается.
Мне дорог этот спектакль. Говорят, что многим зрителям после спектакля хочется какое-то время просто идти по улице, молчать, чтобы не расплескать это ощущение. Это главная ценность, я считаю.
Е. Цыганов (Режиссер). Фото — Василь Ярошевич.
«Женя, я его сегодня увидел!»
Спектакль «Моцарт «Дон Жуан». Генеральная репетиция» мы репетировали долго, останавливались, возвращались. С самого начала у меня не было маски - я просто надевал очки. И до конца надеялся, что так и будет... Артисту, конечно, хочется своим лицом играть. Когда за пару недель до премьеры мне принесли маску, она показалась мне чудовищной - такой спившийся Жириновский, а все хотели, чтобы было похоже на Висконти. Маску переделали. Потом мне принесли накладные живот, спину, я стал так ходить.
Однажды ночью мне звонит Дмитрий Анатольевич и говорит: «Женя, я его увидел сегодня, это какое-то чудо произошло, я не могу прийти в себя». Я говорю: «Ну, здорово, класс, замечательно». Потом мы встречаемся на следующей репетиции, я выхожу, как я привык, а он говорит: «Женечка, а можно вы сейчас уйдете, а он придет? Я очень хотел бы с ним как-то пообщаться». Я говорю: «Хорошо». Вернулся, мы что-то делаем, а мне вдруг стало очень душно в маске, я почувствовал клаустрофобию. Как я буду играть? Возможно ли это вообще?
Спектакль «Моцарт «Дон Жуан». Генеральная репетиция» мы репетировали долго, останавливались, возвращались. С самого начала у меня не было маски - я просто надевал очки. И до конца надеялся, что так и будет... Артисту, конечно, хочется своим лицом играть. Когда за пару недель до премьеры мне принесли маску, она показалась мне чудовищной - такой спившийся Жириновский, а все хотели, чтобы было похоже на Висконти. Маску переделали. Потом мне принесли накладные живот, спину, я стал так ходить.
Однажды ночью мне звонит Дмитрий Анатольевич и говорит: «Женя, я его увидел сегодня, это какое-то чудо произошло, я не могу прийти в себя». Я говорю: «Ну, здорово, класс, замечательно». Потом мы встречаемся на следующей репетиции, я выхожу, как я привык, а он говорит: «Женечка, а можно вы сейчас уйдете, а он придет? Я очень хотел бы с ним как-то пообщаться». Я говорю: «Хорошо». Вернулся, мы что-то делаем, а мне вдруг стало очень душно в маске, я почувствовал клаустрофобию. Как я буду играть? Возможно ли это вообще?
Вообще-то театр масок - это серьезная мировая театральная традиция, а я себя чувствовал немного проходимцем. Переход в образ Евгения Эдуардовича происходил во время подготовки к спектаклю. Я надеваю маску, мне ее застегивают, приклеивают парик. В это время я общаюсь с девочками в гримерной, ругаюсь на них, потихоньку ворчу, шучу и начинаю переключаться на своего героя. Этот процесс занимал примерно 5 минут на всё про всё, пока играет музыкальное вступление.
Часть артистов в нашем театре сказала, что оскорбительно делать пародию на Петра Наумовича (Фоменко, - прим. ред.) в его же театре. Леонид Ярмольник сказал, что видит в моем герое удивительную смесь Юрия Петровича Любимова и Алексея Юрьевича Германа. Другие считали, что я играю Андрея Александровича Гончарова. Андрей Сергеевич Смирнов сказал, что ему всю дорогу говорили: «Это же ты!» Однажды я вышел со сцены и ко мне подошел человек, который выглядел, как я: такой же нос, шарфик, пиджак. Он мне сказал: «Спасибо большое – замечательно». Это был Адольф Яковлевич Шапиро. А о Георгии Александровиче Товстоногове мы даже говорили на репетиции с Дмитрием Крымовым.
Потом мне предложили пойти на передачу к Ивану Урганту в этом гриме. После этого эфира мне звонили разные люди, в том числе Андрей Мерзликин: «Женя, я не видел спектакль, но я видел Андрея Урганта! Это – вершина профессии!» Я ему: «Сходи посмотри спектакль!» и, в общем, не знал радоваться или грустить о том, что вершина профессии случилась у меня в передаче «Вечерний Ургант».
Часть артистов в нашем театре сказала, что оскорбительно делать пародию на Петра Наумовича (Фоменко, - прим. ред.) в его же театре. Леонид Ярмольник сказал, что видит в моем герое удивительную смесь Юрия Петровича Любимова и Алексея Юрьевича Германа. Другие считали, что я играю Андрея Александровича Гончарова. Андрей Сергеевич Смирнов сказал, что ему всю дорогу говорили: «Это же ты!» Однажды я вышел со сцены и ко мне подошел человек, который выглядел, как я: такой же нос, шарфик, пиджак. Он мне сказал: «Спасибо большое – замечательно». Это был Адольф Яковлевич Шапиро. А о Георгии Александровиче Товстоногове мы даже говорили на репетиции с Дмитрием Крымовым.
Потом мне предложили пойти на передачу к Ивану Урганту в этом гриме. После этого эфира мне звонили разные люди, в том числе Андрей Мерзликин: «Женя, я не видел спектакль, но я видел Андрея Урганта! Это – вершина профессии!» Я ему: «Сходи посмотри спектакль!» и, в общем, не знал радоваться или грустить о том, что вершина профессии случилась у меня в передаче «Вечерний Ургант».
бэкстедж интервью, фото Михаил Никитин
«Я не умею пародировать»
Жанром пародии хорошо владеет Сергей Безруков, например. Я не умею пародировать. Чехов говорил, что, чтобы сыграть коробок спичек, нужно долго смотреть на коробок спичек, и в какой- то момент ты поймешь его природу. Я не играл оператора Рерберга в сериале «Оттепель». Там был собирательный образ. И я не играл Булгакова в фильме «Мастер и Маргарита».
Когда я узнал, что будет сниматься «Мастер и Маргарита», то про себя подумал, что, конечно, я не очень подхожу на роль Мастера. Но потом подумал, что если делать про то, что Мастер – это немножко Булгаков, то я мог бы попробовать. У нас с ним достаточно рабоче-крестьянские лица, по поводу чего он комплексовал насколько я знаю. Никто не знает, как разговаривал Булгаков, потому что нет никаких записей, но внутренне я его, конечно, имел в виду, когда снимался. И сама форма, которую предложили Миша Локшин и Рома Кантор это предполагала. А какой он, я не очень понимал.
Жанром пародии хорошо владеет Сергей Безруков, например. Я не умею пародировать. Чехов говорил, что, чтобы сыграть коробок спичек, нужно долго смотреть на коробок спичек, и в какой- то момент ты поймешь его природу. Я не играл оператора Рерберга в сериале «Оттепель». Там был собирательный образ. И я не играл Булгакова в фильме «Мастер и Маргарита».
Когда я узнал, что будет сниматься «Мастер и Маргарита», то про себя подумал, что, конечно, я не очень подхожу на роль Мастера. Но потом подумал, что если делать про то, что Мастер – это немножко Булгаков, то я мог бы попробовать. У нас с ним достаточно рабоче-крестьянские лица, по поводу чего он комплексовал насколько я знаю. Никто не знает, как разговаривал Булгаков, потому что нет никаких записей, но внутренне я его, конечно, имел в виду, когда снимался. И сама форма, которую предложили Миша Локшин и Рома Кантор это предполагала. А какой он, я не очень понимал.
бэкстедж интервью, фото Михаил Никитин
Знаете, я наткнулся на интервью с русскими эмигрантами первой волны, которые в Австралии записывали в 1960-е годы. Они разговаривают по-другому: манерничают, поют речево, картавят. Это такая музыка удивительная. А мы приходим на пробы, надеваем пиджаки, штаны, шляпы того времени, входим в эти декорации, наспех сделанные, паровозы начищенные из музея, которые как будто бы вернулись с войны. И разговариваем этими написанными текстами, иногда стилизованными под то время. Но они звучали по-другому. И если бы была возможность звучать так же, это были бы другие фильмы.
После «Мастера и Маргариты» мне стали подряд предлагать сыграть каких-то писателей. Ага, говорю, сейчас я начну изображать плеяду: встану на котурны, похожу Маяковским, потом еще кем-нибудь... Но вот мы с Дашей Мороз играем Ремарка и Марлен Дитрих. Это не спектакль, а концерт, там важную роль играет музыка. Музыку написал Петр Дранга. Мы собрали композицию по их переписке. Не то чтобы я играю Ремарка, я транслирую его мысли, чувства, его одиночество, но у меня нет задачи всех убедить, что я – Ремарк. Хотя, в принципе, если, например выпью накануне, то очень даже и похож. Шучу. Даже если выпью не очень похож.
После «Мастера и Маргариты» мне стали подряд предлагать сыграть каких-то писателей. Ага, говорю, сейчас я начну изображать плеяду: встану на котурны, похожу Маяковским, потом еще кем-нибудь... Но вот мы с Дашей Мороз играем Ремарка и Марлен Дитрих. Это не спектакль, а концерт, там важную роль играет музыка. Музыку написал Петр Дранга. Мы собрали композицию по их переписке. Не то чтобы я играю Ремарка, я транслирую его мысли, чувства, его одиночество, но у меня нет задачи всех убедить, что я – Ремарк. Хотя, в принципе, если, например выпью накануне, то очень даже и похож. Шучу. Даже если выпью не очень похож.
Да, у Ремарка есть роман «Жизнь взаймы» про автогонщика. Почему вам кажется, что я люблю скорость? Я – медленный человек. Когда я был маленьким, мне нравилось гонять. Тогда мне казалось, что это круто. Сейчас меня трудно завести на то, чтобы втопить газ в пол и куда-то помчать. У меня ответственность большая – дети. В свои 45 лет я катаюсь на воде... Раньше катался на вейкборде - с веревкой на больших скоростях, пытался прыгать через эти волны. Сейчас я вальяжно катаюсь на сёрфе и на сноуборде, когда удается выбраться, и не комплексую.
Это необъяснимая штуковина, но, наверное, где-то что-то цепляется: сыграл Булгакова – сыграй и Ремарка. А потом еще кого-нибудь. Был момент, когда мне Рома Волобуев предложил сниматься в детективе, там главный герой хотел застрелиться, потому что него было все запутано. Потом Илья Максимов мне предложил сыграть героя, который напивался, садился за руль и куда-то там уезжал в пшеницу. И потом появляется Рома Прыгунов: «Слушай, у меня такой сценарий! Фильм «Мертвое озеро». Герой – следователь». Я говорю: «Ром, третий следователь подряд – это перебор». А он мне: «Да, но тут интересный герой. Во-первых, у него суицидальные наклонности. Во-вторых, запутанная история с женщиной». Да у них у всех всё то же самое! Я ему говорю: «А давай это будет один персонаж?» Как Шерлок Холмс, Пуаро. Следователь, у которого суицидальные наклонности и запутанные отношения с женщинами. Давай договоримся, что в фильме не будем его никак называть. И все три режиссера говорят: «Классная идея, но мы не договоримся с продюсерами». Естественно, во всех анонсах к «Мертвому озеру» написали: «Евгений Цыганов играет Максима Покровского, который приезжает....»
Режиссер Юрий Погребничко считал, что мне особенно удается сыграть депрессию.
Режиссер Юрий Погребничко считал, что мне особенно удается сыграть депрессию.
Евгений Цыганов, фото Михаил Никитин
«Этот мир сносил мне голову»
Почему я играл не Паратова, а Карандышева в «Бесприданнице»? Петр Наумович (Фоменко, - прим. ред.) в какой-то момент мне сказал: «А ты знаешь, что ты по амплуа не герой? Твое амплуа – неврастеник. Я хочу поставить «Бесприданницу», и мне очень интересна фигура Карандышева». А у меня был период активной актерской зрелости. Мы ездили с Декланом Доннелланом по миру, играли «Двенадцатую ночь», у нас была банда из 13 мужиков. Этот мир сносил мне голову, у меня начали появляться популярность, деньги, то есть, какая-то степень вседозволенности и наглости. И я думал: надо свалить из театра, уехать в Южную Америку года на три, исколесить ее вдоль и поперек, сожрать все кактусы, встать на сёрф как следует, полетать на дельтаплане. Я вижу, как это сейчас делают молодые артисты - понимаю, проходили. Но к ним не подходит Петр Наумович и не говорит: «Бесприданница». А ко мне подошел. Я про себя думаю: «Ладно, успею я Южную Америку исколесить, и когда еще с Петром Наумовичем поработаю?»
И вот - «Бесприданница». Мы ее долго делали. Я думал что-то про ревность, которую чувствует Карандышев. Но Петр Наумович объяснил мне, что там совсем другая история: «Понимаешь, он счастлив. Он их всех позвал, они пришли, все вместе выпили, и он счастлив. А они ему подыгрывают. Говорят: «Ты такой крутой». А он: «Да, я очень крутой». «И вино у тебя отличное». - «Да!» Они хвалят, он счастлив, взлетает на вершину своего счастья и оттуда – хлоп со всей дури: ее увезли за Волгу! А если этого нет, этого «хлоп» не будет». Вот это Петр Наумович! Он давал нам эту историю на вырост, мы не понимали и играли ее плохо. Мы старались, зал сидел, как отравленный – три часа пытки. Петр Наумович не дал никаких трюков, никаких штучек-дрючек. Чистый жанр – мелодрама. И это очень сложный жанр. Он хотел, чтобы это было монохромно, похоже на черно-белое кино.
Почему я играл не Паратова, а Карандышева в «Бесприданнице»? Петр Наумович (Фоменко, - прим. ред.) в какой-то момент мне сказал: «А ты знаешь, что ты по амплуа не герой? Твое амплуа – неврастеник. Я хочу поставить «Бесприданницу», и мне очень интересна фигура Карандышева». А у меня был период активной актерской зрелости. Мы ездили с Декланом Доннелланом по миру, играли «Двенадцатую ночь», у нас была банда из 13 мужиков. Этот мир сносил мне голову, у меня начали появляться популярность, деньги, то есть, какая-то степень вседозволенности и наглости. И я думал: надо свалить из театра, уехать в Южную Америку года на три, исколесить ее вдоль и поперек, сожрать все кактусы, встать на сёрф как следует, полетать на дельтаплане. Я вижу, как это сейчас делают молодые артисты - понимаю, проходили. Но к ним не подходит Петр Наумович и не говорит: «Бесприданница». А ко мне подошел. Я про себя думаю: «Ладно, успею я Южную Америку исколесить, и когда еще с Петром Наумовичем поработаю?»
И вот - «Бесприданница». Мы ее долго делали. Я думал что-то про ревность, которую чувствует Карандышев. Но Петр Наумович объяснил мне, что там совсем другая история: «Понимаешь, он счастлив. Он их всех позвал, они пришли, все вместе выпили, и он счастлив. А они ему подыгрывают. Говорят: «Ты такой крутой». А он: «Да, я очень крутой». «И вино у тебя отличное». - «Да!» Они хвалят, он счастлив, взлетает на вершину своего счастья и оттуда – хлоп со всей дури: ее увезли за Волгу! А если этого нет, этого «хлоп» не будет». Вот это Петр Наумович! Он давал нам эту историю на вырост, мы не понимали и играли ее плохо. Мы старались, зал сидел, как отравленный – три часа пытки. Петр Наумович не дал никаких трюков, никаких штучек-дрючек. Чистый жанр – мелодрама. И это очень сложный жанр. Он хотел, чтобы это было монохромно, похоже на черно-белое кино.
Евгений Цыганов, фото Михаил Никитин
Что держать в башке
Кто в моем близком окружении может быть для меня ориентиром в вопросе совести? У меня есть жена, которую я считаю эталоном честности. Она - радикал в этом вопросе. Это и беда, потому что есть некоторые вещи, где можно было бы прямоту обойти.
Есть еще такой момент. Растут дети, ты за них ответственен и поэтому, кажется, имеешь право на какие-то компромиссы, чтобы сохранить себя и возможность их растить. С другой стороны, они подрастут и скажут: «Пап, а почему ты вот тут промолчал или прошел не с тем флагом?» Ты ответишь: «Малыш, я сделал это для того, чтобы оплатить тебе, как минимум, кружок». А он скажет: «Папа, может, мне был не нужен этот кружок? Я бы во дворе прекрасно поиграл в футбол». Нужно это тоже в башке держать.
Но ты себя сверяешь тоже: хотел ли я, чтобы мои дети знали, что я совершил тот или иной поступок? Если нет, может, стоит повременить его совершать?
Кто в моем близком окружении может быть для меня ориентиром в вопросе совести? У меня есть жена, которую я считаю эталоном честности. Она - радикал в этом вопросе. Это и беда, потому что есть некоторые вещи, где можно было бы прямоту обойти.
Есть еще такой момент. Растут дети, ты за них ответственен и поэтому, кажется, имеешь право на какие-то компромиссы, чтобы сохранить себя и возможность их растить. С другой стороны, они подрастут и скажут: «Пап, а почему ты вот тут промолчал или прошел не с тем флагом?» Ты ответишь: «Малыш, я сделал это для того, чтобы оплатить тебе, как минимум, кружок». А он скажет: «Папа, может, мне был не нужен этот кружок? Я бы во дворе прекрасно поиграл в футбол». Нужно это тоже в башке держать.
Но ты себя сверяешь тоже: хотел ли я, чтобы мои дети знали, что я совершил тот или иной поступок? Если нет, может, стоит повременить его совершать?
События
