Почти в каждой сценической истории про Лемминкяйнена кульминационной мизансценой становится плач матери о сыне. Но Лемминкяйнен-Германов – ребёнок из полной семьи, и возвращают его из вод Маналы в мир живых не только мать-Портретова, но и отец-Лавренов. Мать детально помнит сына, собирает его в пространстве памяти и зовёт своей колыбельной, а отец делает то, что и должен сделать любой отец: вправляет непутёвому сыну мозги, помогает опереться на свой опыт и выталкивает на поверхность. И хотя в постановке действенной кульминацией становится сцена с отцом-Лавреновым, но «плач» матери-Портретовой о многоликости и человечности Ахти можно считать лирической кульминацией спектакля. Зрители не видят героя с тех пор, как тот попал в Маналу, и нанизывание матерью многообразных качеств любимого сына накапливает критическую массу и запускает процесс пересмотра дела Ахти, воссоздаёт его к жизни. В пространстве рун живое слово обладает магической силой:
Слов других храню немало
И познаний, мне известных:
Я нарвал их на тропинке,
Их на вереске сломал я,
Их с кусточков отломил я,
Их набрал себе на ветках,
Их собрал себе я в травах,
Их я поднял на дороге…
Монолог матери-Портретовой становится пламенной речью адвоката, который непоколебимой уверенностью и сдержанной страстностью защиты переубеждает даже своевольного прокурора-Попутчика.