В Городском выставочном зале состоялся моноспектакль «Контрабас: исповедь музыканта» по мотивам пьесы Патрика Зюскинда.

В Городском выставочном зале состоялся моноспектакль «Контрабас: исповедь музыканта» по мотивам пьесы Патрика Зюскинда. Режиссёр – Владимир Карпов. Партия контрабаса – Сергей Попов. В главной роли – Андрей Дикоев. Спектакль посвящён памяти Сергея Терентьева, который десять лет назад предложил увлечённому материалом пьесы Дикоеву играть самому. И он сыграл!

«Контрабас» Зюскинда написан в 1980 году, первая постановка состоялась в Мюнхене уже в 1981 году. А в 1984 году, когда пьеса была впервые издана на языке оригинала, по немецкоязычным театрам прошёл шквал спектаклей: только в сезоне 1984/85 годов «Контрабас» был поставлен более пятисот раз! Материал пьесы оказался настолько благодатен, что играли все: режиссёры, актёры, музыканты, любители…

В 1987 году вышел англоязычный «Контрабас» и сразу захватил все сцены мира. На русском языке пьеса впервые напечатана в 1991 году. Сейчас доступно, как минимум, три профессиональных перевода, любительских же – не сосчитать. Пьеса переиздаётся, ставится, и интерес к ней не затихнет до тех пор, пока люди продолжат страдать от одиночества, безнадёжно влюбляться, утешаться музыкой …и пока в составе симфонического оркестра будут контрабасы.

Режиссёр Владимир Карпов появился в проекте Андрея Дикоева всего год назад. Казалось бы, музыка – универсальная тема, жизнь маленького человека – универсальная ситуация, диалог актёра с залом и инструментом настолько идеально прописан автором, а ремарки так точны, что пьеса кажется самоигральной.

Но моноспектакль – один из самых коварных жанров, его простота мнима. Актёру нужен профессиональный взгляд со стороны, чтобы превратить «спектакль-для-себя» в «спектакль-для-других». В спектакле Дикоева видна режиссёрская работа над текстом, интонированием, внутренней драматургией: текст разгружен, присвоен, перебивки работают, внимание зрителей грамотно переключается с текста на музыку и на действие. Слово остаётся главным, но от монотонности и затянутости удалось уйти.

Музыкант Сергей Попов кажется продолжением своего инструмента. Спокойный и интеллигентный, он – достойный держатель мягкого и неагрессивного звука контрабаса. Если в тексте Зюскинда говорится о полюсах напряжения между густым басом и высоким сопрано, то на сцене полюсами становятся покой и безмятежность Попова и его инструмента и оголенный нерв героя Дикоева. Музыкант не просто создаёт фон для актёра и иллюстрирует приведённые в тексте музыкальные фрагменты, но становится собеседником героя, его партнёром в диалоге.

Главный приём текста Зюскинда – олицетворение: в рассказе персонажа контрабас становится живым, обретает характер и волю к действию. Этот огромный инструмент с женственными формами и красивым бархатистым голосом – единственный истинный друг героя, средоточие его чувств и мыслей. Его место на сцене, и контрабас Сергея Попова был в проекте с самого начала – ещё со времён читки.

Андрей Дикоев выходит в куртке с рюкзаком в наушниках, снимает верхнюю одежду, подключает телефон. Звучит вторая симфония Брамса. Реквизит минимален: столик с красной скатертью, на нём кружка, зеркало. Актёр/герой кладёт запонки, открывает бутылку пива, садится. Музыка всё громче. «Послушайте! Басы слышите?», – диалог с залом начинается со слов Зюскинда.

Но главная удача постановки – в «привязке к местности». С лёгкой руки режиссёра и в немалой степени благодаря личности актёра именно разумная импровизация становится фишкой спектакля и делает его живым. Диалог с залом построен на интерактиве, но этот интерактив не ради одного узнавания и отклика публики, а работает на смысл. Например, в тексте Зюскинда герой неоднократно жалуется на цены и дороговизну, но, к счастью, в спектакле все эти ламентации убраны.

В спектакль включён диалог с залом в самом прямом смысле – с залом, где сейчас экспонируется посвящённая Древней Греции выставка «Отпечатки». Амфитеатр оказывается не в Оранже, а, конечно же, в Греции, и у главного дирижёра тоже греческая фамилия. Андрей Дикоев дарит герою свой возраст и свои обстоятельства. Когда актёр говорит, что в душе он скорее баянист (а не тромбонист, как в тексте), публика бурно реагирует. Временной музыкальный диапазон актёра/героя звучит как «от Шуберта до …Кошелева», который сидит тут же в зале. Актёр сетует, что музыку теперь пишет «даже искусственный интеллект». И таких актуальных реплик в тексте много. Спектакль словно рождается здесь и сейчас, и граница между исполнителем и его персонажем стёрта.

Закономерно, что ударной частью диалога в устах музыканта становится гимн музыке. Когда Дикоев говорит слова Зюскинда, что музыку писали во все времена, что она метафизична, когда рассказывает о Караяне и Мессиане, цитирует Гёте: «музыка стоит так высоко, что наш разум не в силах приблизиться к ней», то это воспринимается как берхтовский зонг – прямое высказывание от лица актёра. И тут музыкант в своей стихии.

Но именно потому, что весь остальной текст настолько присвоен, переработан и осовременен, история про Сару выглядит чужеродной. Личность известного музыканта затмевает трагедию немецкого контрабасиста и психологию маленького человека. Этот конкретный спектакль в субботу 26 октября получился про другое. Это действительно исповедь музыканта, но петрозаводские зрители видят, как в начале выходит на сцену Андрей Дикоев и в финале собирается на концерт и уходит со сцены тоже Андрей Дикоев, и он идёт играть не «Золото Рейна» на контрабасе, а «Гольдберг-вариации» на баяне.

И ещё видят, что человек, настолько чувствующий музыку, – счастлив.