Библиограф Сектора редких книг и работы с книжными памятниками Национальной библиотеки РК Елена Вознесенская продолжает рассказывать про экслибрисы, личные знаки владельцев изданий. Оказывается, внимательное изучение маленького книжного знака может открыть исследователю (и всем нам) истории людей, которые теперь останутся в памяти не только своих близких, но и в нашей общей памяти. «Прошлое не так далеко, как нам кажется», - считает автор исследования.

Текст: Елена Вознесенская

Биографии большинства библиофилов, владельцев экслибрисов, известны, как известны и истории их книжных собраний. Однако в нашем фонде встречаются и такие загадочные книжные знаки, на раскрытие тайны которых потребовалось несколько лет, да и то не факт, что удалось бы что-то разузнать, если б не счастливая случайность.

На одном из томов энциклопедического словаря Брокгауза-Ефрона нам как-то попался экслибрис с изображением медведя в очках, вяжущего носок в сказочном дворце на острове посреди моря. Над рисунком вилась надпись «Собрание В.И. Кузьмина». Имя владельца ничего нам не говорило. При более пристальном разглядывании (то есть буквально под лупой) на книжном знаке обнаружилась фамилия создавшего его художника: мельчайшими буквами на фоне черных волн было выведено «С. Чехонин» и дата – 1927 год. Сергей Васильевич Чехонин, член творческого объединения «Мир искусства» и один из величайших отечественных художников-графиков первой трети XX века, в представлении не нуждается, однако среди созданных по его рисункам экслибрисов, к своему удивлению, знака Кузьмина мы тогда не нашли, и личность владельца экслибриса оставалась загадкой, даже инициалы его мы раскрыть не могли.

Через какое-то время в ходе обследования старого журнально-газетного фонда на предмет владельческих штампов и экслибрисов выяснилось, что В.И. Кузьмину принадлежал комплект искусствоведческого журнала «Старые годы» за 1907-1916 годы (всего 28 томов). На форзаце всех этих томов уже знакомый нам экслибрис работы Сергея Чехонина был заклеен таким же экслибрисом, но оборотной, чистой стороной вверх. Для части томов владельцем были заказаны переплеты с золотым тиснением «В.К.» в нижней части кожаного корешка.

На двух томах «Старых годов» нам встретились карандашные записи Кузьмина, свидетельствующие о сфере его интересов. Так, в январском номере за 1912 год на листе папиросной бумаги (кстати, подобные листочки тонкой бумаги – папиросной или рисовой, предохраняющие иллюстрации от загрязнения, называются папье-плюр), так вот, на папье-плюр, прикрывающем репродукцию портрета виконта Александра Богарне кисти французского живописца Жозефа-Мари Вьена (1716 – 1809), была сделана следующая приписка карандашом: «Означенный портрет пострадал в 1929-33 годах и был отдан реставратору М.В. Сосновскому в 1937 г., но до сих пор еще не возвращен. В. Кузьмин. 1.XI.1939 г. Фонтанка, 53, 22». Так мы узнали, что портрет из коллекции князей Кочубей, до революции находившийся в их особняке на Английской набережной в Петербурге, в советские годы принадлежал Кузьмину, очевидно, одному из ленинградских коллекционеров живописи. Следующая запись на другом номере «Старых годов» за 1913 год, сделанная уже узнаваемым почерком Кузьмина, подтвердила род его занятий. В статье Н.Н. Врангеля «Искусство и государь Николай Павлович» напротив названия одной из картин, проданных по желанию Николая I в середине XIX века из собрания Эрмитажа (распродавались полотна, с точки зрения государя, малоценные и вообще не отвечающие его вкусу), было приписано: «Приобретена мною в 1927 г. у Куприянова (маклака)» (маклак – посредник при торговых сделках), ниже стояла подпись Кузьмина. Проведя чуть ли не отдельное расследование (пришлось вступить в переписку с Эрмитажем), мы установили, что голландская картина XVII века, о которой упоминалось в статье Врангеля, входила в эрмитажное собрание еще в XVIII веке, но в 1855 году была продана неизвестному покупателю и до 1945 года находилась в частном владении. В 1945 году картина была вновь приобретена Эрмитажем и ныне хранится в фонде музея. Благодаря приписке В.И. Кузьмина мы теперь можем утверждать, что часть того времени, что полотно было в частном владении, оно находилось в собрании этого ленинградского коллекционера и было заново продано в музей уже, вероятно, после его смерти.

Только благодаря базе данных «Возвращенные имена», которую ведет Российская национальная библиотека, мы наконец смогли собрать хоть какие-то биографические данные о владельце экслибриса. Василий Иванович Кузьмин (1882 – 1942) проживал в Ленинграде по адресу набережная р. Фонтанки, д. 53, кв. 22. Поскольку коллекционирование в СССР профессией не считалось, очевидно, что он имел и другой источник существования, во всяком случае, по всей видимости, лично знакомый с ним коллекционер экслибрисов Владимир Савонько называет его «торговцем-трикотажником» и полагает, что этим родом занятий обусловлен и сам сюжет экслибриса: медведь на нем вяжет чулок для своего хозяина, на продажу. В.И. Кузьмин умер во время блокады в апреле 1942 года, место захоронения его неизвестно.

Не менее интересная история да к тому еще и с «местным» колоритом связана с другим книжным знаком.

Есть у нас в фонде экземпляр каталога выставки «Графическое искусство в СССР» за десять лет – с 1917 по 1927 годы, организованной Ленинградской Академией художеств (сам каталог был издан в Ленинграде в 1927 году). На внутреннюю сторону обложки книги бывшим ее владельцем был наклеен экслибрис, главный интерес которого заключается в оригинальном сюжете: на переднем плане изображен осьминог, лежащий на книгах и обвивающий их своими щупальцами, на заднем – «Медный всадник», силуэт памятника Петру I. В левом верхнем углу книжного знака было указано имя его владельца – «Ex libris Б. Крутецкого», в правом нижнем – монограмма с инициалами художника «ТВ».

Книжный знак был размещен в «Галерее экслибрисов» еще в феврале 2012 года, но кроме того, что экслибрис, безусловно, принадлежал ленинградцу, никаких сведений о его владельце в то время мы сообщить не могли. В адресной и справочной книге «Весь Ленинград» за 1934 год был зарегистрирован Борис Александрович Крутецкий, проживающий на улице Марата в доме 44, но, конечно, это вовсе не означало, что «осьминог» принадлежал именно ему.

Оставалось обратиться к художнику. Может быть, загадочный «ТВ» выведет нас к Б. Крутецкому? Вскоре выяснилось, что за этими инициалами скрывалась ленинградская художница Татьяна Эмильевна Визель (1904 – 1976). Татьяна Визель происходила из художественной династии, самым известным представителем которой был ее отец, живописец и график Эмиль Оскарович Визель, действительный член Императорской Академии художеств и хранитель академического музея. Обе его дочери (в отличие от сыновей-лингвистов) пошли по его стопам. Младшая – Татьяна Эмильевна – стала театральным художником и графиком-оформителем. Она работала в Ленинградском государственном академическом театре драмы (Акдраме) (нынешний Александринский театр) и Дворце культуры имени Горького в Ленинграде, в Харьковском русском драматическом театре, создала декорации к 17-ти спектаклям, включая два кукольных. Сохранилось множество зарисовок, портретов актеров, шаржей и карикатур, сделанных ею в ленинградских театрах. Интересно, что при всем этом Татьяна Эмильевна активно занималась спортом и имела такую хорошую физическую подготовку, что в годы войны вошла в группу добровольцев-альпинистов, маскировавших шпили Адмиралтейства, Петропавловского собора, Инженерного замка и другие высотные объекты города (для того, чтобы их позолота не служила ориентиром для немецкой авиации, альпинисты окутывали их мешковиной).

Доброжелательная и общительная по натуре, с детства знакомая со многими представителями ленинградской творческой интеллигенции художница охотно делала рисунки для экслибрисов своих многочисленных друзей и знакомых – близкого друга семьи Визелей пианиста Владимира Софроницкого, искусствоведа Андрея Бартошевича, скульптора Николая Вальдмана, актера театра и кино Юрия Лаврова, врача, биолога, альпиниста и лыжника Дмитрия Донского и других деятелей науки и культуры Ленинграда. Если бы нам удалось найти какую-то связь между двумя ленинградцами – Татьяной Визель и Борисом Крутецким, то последний и оказался бы интересующим нас человеком, для которого художница сделала рисунок с осьминогом, но – увы! – эту ниточку нащупать никак не удавалось.

Вот тут и помог случай. На сайте газеты «Санкт-Петербургские ведомости» нашлась заметка о том, как в июле 2015 года петербургскими поисковиками недалеко от деревни Сяндеба в Олонецком районе Карелии были обнаружены останки погибшего в 1941 году советского солдата. Благодаря чудом сохранившейся в солдатском «смертном» медальоне записке удалось точно установить имя и адрес погибшего: Борис Александрович Крутецкий, проживавший до войны в Ленинграде по адресу улица Марата, 44. Поиски родственников, которым можно было бы сообщить о находке, заняли два месяца, но в результате члены военно-исторического клуба все-таки вышли на след эвакуированной из блокадного Ленинграда семьи Бориса Крутецкого. Его старшая дочь Ирина Борисовна Харитонова, в девичестве Крутецкая, рассказала корреспонденту о своем отце.

Ленинградец Борис Александрович Крутецкий (1906 – 1941) до войны работал учителем русского языка и литературы в средней школе № 308 на Бородинской улице. В июле 1941 года вместе со своими выпускниками-десятиклассниками он записался в народное ополчение и ушел на фронт добровольцем, хотя из-за сильной близорукости не подлежал мобилизации. Воевал он в Карелии в рядах 3-й (Фрунзенской) дивизии Ленинградской армии народного ополчения, но после нескольких писем с фронта связь его с семьей прервалась. В течение 74 лет Борис Александрович считался пропавшим без вести, все эти годы попытки его дочерей узнать хоть что-то о его судьбе оставались безрезультатны, и только летом 2015 года он был по-настоящему похоронен на месте своей гибели у деревни Сяндеба.

Безусловно, все эти сведения о погибшем в августе 1941 года ополченце, несмотря на их краткость и неполноту, были очень важны. Я просмотрела и прослушала всё, что было тогда опубликовано в петербургских СМИ, широко освещавших эту историю. Больше всего поразил меня комментарий командира поискового отряда, который рассказал, что в свою последнюю минуту Борис Крутецкий забыл выдернуть чеку и привести гранату, зажатую в кулаке, в боевое положение. Он был штатским человеком до мозга костей, он был учителем, а не военным, но оставил в Ленинграде жену и дочерей и пошел защищать свой город, в который больше никогда не вернулся. Можно, конечно, задаваться вопросом, насколько осмыслена такая жертва, но этот человек считал, что он не имеет морального права отправить умирать своих учеников и уехать с семьей в эвакуацию.

При этом нам по-прежнему недоставало последнего звена, так как ничто не связывало Бориса Александровича Крутецкого с тем лицом, для которого Татьяна Визель нарисовала экслибрис с осьминогом. Все свои экслибрисы художница делала для хорошо известных людей, ленинградской интеллектуальной элиты, и скромный учитель литературы на первый взгляд не вписывался в этот круг. Не были Крутецкие с Визелями и соседями: Эмиль Оскарович с семьей проживал на 4-й линии Васильевского острова в доме № 1, то есть достаточно далеко от улицы Марата.

Публикации 2015 года о семье Крутецких подсказали нам, как можно найти это «недостающее звено»: дочери Бориса Александровича пережили войну и блокаду, и одна из них – Ирина Борисовна Харитонова – вернулась в родной город. Мы связались с Ириной Борисовной через социальные сети, чтобы задать ей один вопрос: использовал ли Борис Александрович для своих книг какой-нибудь экслибрис? И тут поиски наконец увенчались успехом, так как ответила она буквально следующее: «Действительно, Борис Александрович Крутецкий – мой отец. У него было много книг, и почти на всех был наклеен экслибрис – осьминог, а рисовала его близкий друг нашей семьи Татьяна Эмилиевна Визель». На вопрос, при чем тут осьминог, Ирина Борисовна рассказала, что эта история восходит к середине 1920-х годов, когда при филологическом факультете Ленинградского государственного университета восемь студентов, и Борис Крутецкий в их числе, начали издавать рукописный журнал «Осьминог» (по числу сотрудников). Тогда-то Татьяна Визель и нарисовала для Бориса Александровича шуточный экслибрис, на котором были изображены восемь книг и лежащий на них осьминог на фоне «Медного всадника». Очевидно, Борис Александрович был очень увлечен своим журналом, что и подало дружившей с ним художнице идею для книжного знака. Ирина Борисовна вспоминает: «Сначала его, видимо, папа наклеивал только на журнал, а потом напечатал большое количество и стал наклеивать почти на все книги, которые у него были». К сожалению, позднее вся большая библиотека Бориса Александровича, насчитывавшая несколько тысяч томов, пропала во время войны, пока его семья находилась в эвакуации.

Тут уже можно было поставить точку в нашем расследовании, хотя мы еще долго потом переписывались с Ириной Борисовной. От нее я услышала историю отца Бориса Александровича – дворянина, кадрового офицера, воспитателя и преподавателя Первого кадетского корпуса Александра Александровича Крутецкого. Дед Ирины Борисовны всю жизнь занимался музейным делом: с 1910 года заведовал историческим музеем Первого кадетского корпуса (после революции он назывался музеем военно-учебных заведений старого времени) и музеем Меншикова (оба музея располагались в Меншиковском дворце на Университетской набережной), в 1918 году входил в комиссию по охране памятников искусства и старины при Наркомпросе РСФСР, в 1925 году основал Музей военно-учебных заведений нового времени. Советская власть с подозрением относилась к «бывшим» специалистам, тем более что в музеях, которыми заведовал Александр Александрович, до революции хранились такие сомнительные экспонаты, как портреты и бюсты воспитывавшихся в кадетском корпусе высочайших особ, поэтому не удивительно, что начиная с 1925 года Крутецкий, несмотря на всю свою лояльность и отсутствие интереса к политике, неоднократно арестовывался. В 1931 году он был выслан на три года в г. Кудымкар Коми-Пермяцкого округа, после отбытия наказания ему было запрещено жить в Ленинграде, и Александр Александрович поселился в городе Боровичи Ленинградской (впоследствии Новгородской) области. В начале 1941 года он был вновь арестован и приговорен к восьми годам исправительно-трудовых лагерей, по отбытии срока выслан в Сибирь и только в 1955 году полностью реабилитирован и смог вернуться в Боровичи.

До первого ареста Александра Александровича его семья жила в здании кадетского корпуса на Васильевском острове по адресу Кадетская линия, дом № 1, таким образом Ирина Борисовна первый год своей жизни (1929) провела в Меншиковском дворце. Здесь же познакомились ее родители. Ее мама Анна Сергеевна Жемчужникова была дочерью Сергея Александровича Жемчужникова, врача графа Шереметева. Когда семью Жемчужниковых выселили после национализации Шереметевского дворца на набережной Фонтанки, им дали квартиру в другом дворце – Меншиковском. И ведь такое расселение в те годы не было чем-то невероятным! После свадьбы Бориса Александровича и Анны Сергеевны Крутецкие переселились в большую квартиру на улице Марата, 44, в которой они и жили до самой войны.

Вот такие удивительные истории порой удается услышать тем, кто любит повозиться с маленькими книжными знаками. Если, конечно, повезет. Время так быстротечно, иногда книги задают нам загадки, ответы на которые может дать только человек. За почти пятнадцать лет моей работы с экслибрисами лишь трижды мне посчастливилось пообщаться с родными моих героев – владельцев экслибрисов, и всякий раз именно они помогали установить истину. Каждый раз у меня возникало одно и то же чувство: прошлое не так далеко, как нам кажется. Пока что мы стоим буквально в двух шагах от тех, кто ЛИЧНО знал Блока и Гумилева, Чуковского и Михаила Кузмина (об этом я расскажу как-нибудь в другой раз), но расстояние это быстро увеличивается. Будем же благодарны тем людям, которые хранят память прошлого и готовы с нами поделиться, потому что без них не на всякий вопрос можно будет получить ответ. Книги иногда, к сожалению, только книги.