Историей женщин, выбивающихся из предложенных условий жизни в обществе, интересуются сразу два театра Карелии. В Театре драмы РК «Творческая мастерская» идет спектакль «Дунькино счастье», а в Национальном театре Карелии - «Нора». И Дунька, и Нора – героини, решительно меняющие свою жизнь. Обе хотят быть счастливыми, обе ради новой жизни готовы на жертвы.

«Дунькино счастье»: От старой жизни – к новой
Театр «Творческая мастерская» умеет улавливать настроения текущей жизни. Иногда это созвучие появляется в теме спектакля, иногда – в настроении, в картинке или даже в запахе. «Дунькино счастье» сразу бьет тебя поддых, предъявляя новую героиню нашего времени. Поразительно, как современно звучит сейчас рассказ Глеба Алексеева, написанный примерно сто лет назад.

Наша героиня, Евдокия Степановна, Дунюшка, Дунька, - человек самого чистого пролетарского происхождения. Не захотелось ей повторять судьбу маменьки, истратившей себя на детей, пьяницу-мужа и всю эту тяжелую грубую жизнь. Её мечтой стало зажить по-человечески – в городе, со своей жилплощадью, с софой и роялем в углу, каблуками и другими благами социалистического государства. И тут уже все средства для оказываются для нее хороши.

Режиссер Искандер Сакаев настраивает нас на ретро. Костюмы Ники Велегжаниновой придуманы с подчеркнутой яркой стилизацией под эпоху Родченко, Дейнеки, Малевича. Холщовая основа с яркими аппликациями – готовая метафора стиля жизни героини. Музыка, которая звучит фоном, песни, которые временами затягивают герои – тоже оттуда.  Из ряда выбивается сцена, где один героев, артист, пытается рычать и кричать как Высоцкий в роли Гамлета: «Быть или не быть – вот, в чем вопрос…» Не совсем ясно, почему пародируется именно этот момент из знаменитого спектакля на Таганке, но вопрос этот сразу тонет в бешеном ритме всего происходящего.

Режиссер здесь вообще рассчитывает на выносливость зрителя, который с первых звуков в спектакле находится в напряжении от безудержного напора, который создают герои в каждый момент действия. Крик младенца в начале спектакля переходит в крик каждого из героев. Актеры перемещаются по сцене стремительно, их жесты широкие, речь утрированная. Представление похоже на шарж, стремительный скетч с переодеваниями. Каждый актер, кроме центральных героинь Дуньки (Елена Димитрова) и поповны Клавдии Ивановны (Евгения Верещагина) играет здесь по нескольку ролей. Три разные роли исполняет здесь Галина Пелевина: архетипической матери, девочки Синенковой (жертвы случайной страсти), и Председательши. Артист Николай Белошицкий играет все мужские роли. Сначала он – пьяница-отец Дуньки, потом Андрюша – деревенский парень, больной от войны, затем – муж Клавдии Мишенька, богемное создание, и, наконец, человек совсем другой конфигурации – банщик и кандидат партии Платон Петрович. Иногда калейдоскоп проворачивается так быстро, что ты не успеваешь быстро сообразить, кто он сейчас – банщик или актер, актер или деревенский парень? Да и неважно, в общем, потому что сама Дунька идет по чужим головам одинаково легко.

Спектакль, несмотря на режиссерские изобретения и актерские находки все же недалеко уходит от повествовательного стиля, заданного материалом. Эмоция здесь нередко подменяет действие, и времени на рефлексию у нас нет. Вместе с тем, две сцены в спектакле – первая и финальная – придуманы очень здорово. В самом начале мир выплевывает из своей утробы это удивительное создание, цепкое, как клещ на хвосте у собаки, живучее и сметливое. Дитя оглядывает предложенный мир и моментально просится обратно, но назад уже хода нет.  В финале Дунька напоминает героиню сказки Пушкина, пожелавшую стать владычицей морскою. Реальность не возвращает ее к разбитому корыту, и в чужой шляпке и мантии из театрального занавеса, верхом на возу отвоеванного чужого добра, она выглядит отчаянно нелепо.

Дунька – первая главная в этом театре роль Елены Димитровой. Актриса очень ярко проявила себя в спектакле – она смелая, легкая, пластичная. Елена Димитрова хорошо чувствует разный ритм событий: в первой, деревенской, части жизни героиня Димитровой быстрая и отчаянная, во второй темп диктует город, новый дом и новая жизнь, а в финале – движения героини спокойные, тяжелые, не предполагающие возможности возвращения назад – к тяжелому, унылому, но еще свободному от жестокости прошлому.

«Нора»: В черной-черной комнате…

На обложке программки – «Расставание» Эдварда Мунка. Картинка отзеркалена и главным в изображении становится несчастный мужчина, а женщина легкой тенью уходит на второй план. Не исключено, что эта перестановка концептуальна для создателей спектакля. В конце концов, именно адвокат Хельмер остается в семье с детьми и разбитым сердцем, а его жена Нора налегке покидает дом.

Спектакль «Нора» в Национальном театре поставлен к юбилею театра. Было важно связать знаменитый спектакль театра, который Николай Демидов поставил в 1944 году с Ирьей Вийтанен в главной роли, и новую постановку, подхватив тем самым ускользающую связь времен. Как и «Нора» Демидова, спектакль идет на финском языке с синхронным переводом на русский (диктор – Александра Лавренова).

Новая «Нора», как «новая драма» Ибсена, развенчивающая прежние идеалы – и в обществе, и в самом театре, получилась неожиданной и трудной для некоторых зрителей. Здесь ни в антураже, ни отношениях героев нет ничего бытового. Даже, если герои обсуждают миндальное печенье, подарки детям или тарантеллу, ощущения комфорта, праздника или хоть какого-то покоя не получается. Напротив, все два часа действия (спектакль идет без антракта) и герои, и зрители проводят в тревожном ожидании.

Саспенс поддерживают движения героев и их позы (режиссер по пластике – Алина Михайлова). Нора (Юлия Куйкка) выдает панику движениями пальцев, перебирающих несуществующие пуговицы платья, напряжение чувствуется в осанке фру Линне (Людмила Исакова), в нервных мелких движениях Крогстада (Вячеслав Поляков) и широких - доктора Ранка (Глеб Германов). Почти инфернальное впечатление производит служанка Хельмеров – Элене (Лада Карпова). Возможно, Элене невольно связывает «Кукольный дом» с другой пьесой Ибсена о кризисе в семье – «Привидениями». Ее подчеркнуто отстраненное отношение к происходящему, отсутствие мимики и собственная геометрия передвижений по периметру дома-коробки наводят мысли о том, что служит она не только Хельмерам, но и еще какой-то иной силе. Так называемая «поза эмбриона», которая несколько раз повторяется в движениях героев, стремящихся хоть на мгновение успокоиться, выдает их беспомощность.

Квадратная коробка – кукольный дом-клетка, где происходит действие истории, – то перемещается в глубь сцены, то выдвигается на авансцену поближе к зрителям. Смена планов похожа на прием из фильма. Если бы не ярко-красный диван, то фильм мог бы получиться черно-белым. А поведение Элене и рождественская скатерть с узором из красных пятен, напоминающих кровь, намекает на хоррор.


Режиссер подчеркивает вневременность происходящего минимальным набором предметов, обозначающих дом: уже упомянутый красный диван, несколько стульев, стол, большая елка (Художник – Светлана Тужикова). Антураж не связан напрямую ни с какой эпохой – история могла бы случиться в любое время. В этой подчеркнутой отстраненности и сдержанности, возможно, пропадает часть развития конфликта. Мимо нас проходит история доктора Ранка, влюбленного в Нору и прощающегося навсегда с ней и со своим другом Торвальдом. Так же мимо проходит известие о возможной смерти доктора для Торвальда. Неожиданный возглас («Нора!») адвоката Хельмера, прочитавшего разоблачительное письмо, давно подготовлен самим действием, поэтому не становится для зрителей неожиданностью. На какой-то момент (в сцене обличения жены) Хельмут делается эмоционально интересным, но уход Норы снова превращает его в безвольного и несвободного человека.

Перемена самой Норы, решившейся уйти от мужа и оставить троих детей ради обретения внутренней свободы, происходит и в пьесе, и в спектакле. Её уход, возможно, кажется закономерным современному зрителю, и поэтому не производит того эффекта, который был очевиден для современной Ибсену публики. Никакого освобождения от давящей атмосферы спектакля нет и в финале. Кукольный дом-клетка движется по кругу, в его окнах – разные герои, но счастливчиков среди них нет.

«Театр не может доставлять удовольствие. Он нарушает свое назначение, если не выводит вас из себя», - сказал ироничный Бернард Шоу, отталкиваясь от пьес Генрика Ибсена.