Кого люблю – тому дарю, или Книга – лучший подарок
«Променяю Зину за фунт керосину»… Оказывается, по необходимым или случайным записям, оставленным на полях книг, а также дарственным надписям можно реконструировать истории из бытовой жизни владельцев изданий, обнаружить следы иронического настроения, путешествий или драматической любви. Библиограф сектора редких книг и работы с книжными памятниками Национальной библиотеки РК Елена Вознесенская рассказывает некоторые из этих историй.
Текст: Елена Вознесенская
В нашем фонде нет ни одной книги без надписей. Они бывают самыми различными по своему содержанию, выполнены чернилами, карандашами (простым графитным, «химическим», цветными) или шариковой ручкой, сделаны разными людьми – владельцами, читателями, дарителями или библиотекарями – и с разными целями.
рукописная «Писцовая книга Обонежской пятины Заонежской половины Олонецкого Рождественского погоста» XVII века, фото М. Никитин
Форзац "Писцовой книги..." XVII века
фото М.Никитин
владыка Игнатий ( Семенов)
Часто встречаются записи владельческие, предшественники экслибрисов, весь смысл которых заключается в том, чтобы заявить свое право на книгу. Так, на рукописной «Писцовой книге Обонежской пятины Заонежской половины Олонецкого Рождественского погоста» XVII века, скрепленной (подписанной по полям) рукою дьяка Поместного приказа Степана Шишкина, читаем: «Собственность Игнатия, архиепископа Олонецскаго». Как и некоторые другие рукописи из нашего фонда, в первой половине XIX века она принадлежала владыке Игнатию (в миру – Матвей Афанасьевич Семенов), первому епископу Олонецкому и Петрозаводскому, назначенному в 1828 году во вновь учрежденную Олонецкую епархию. Некоторые рукописи попали в библиотеку будущего архиепископа рано, еще во времена его учительства в учебных заведениях Архангельска в 1810-х годах, и подписаны только мирским его именем: «Из книг А[рхангельского] уездного училища учителя Матфия Семенова» и даже по-гречески «Из книг учителя М. Семенова» на греческом же рукописном руководстве по риторике.
Запись на восьми листах о вкладе («строении») 1640 года напрестольного Евангелия, напечатанного на московском печатном дворе в 1637 году, в «дом ко всемилостивому Спасу» (то есть в Спасо-Преображенский храм) «на устьи Туксы речки» от крестьянина деревни Някойлы Родиона Павлова. Запись сделана рукою «преображенского попа» Евдокима Лазарева.)
Нередко на старых книгах, написанных или напечатанных кириллицей, – книгах Ветхого или Нового Завета, минеях, прологах, триодях – встречаются записи вкладные. Поскольку книги имели значительную материальную ценность, такая запись была призвана зафиксировать акт передачи конкретного экземпляра от какого-то лица (зачастую предварительно специально с этой целью книгу купившего) в церковь или монастырь. Условия вклада тут же и обговаривались. Как правило, предполагалось, что за столь щедрый дар причт церкви или братия монастыря будут вечно поминать в своих молитвах вкладчика и всю его родню. Вторым условием часто было вечное хранение книги в этой самой церкви, что фиксировалось формулой «и никуды не продать, и не заложить, и не пропить, и к иной церкве не отдать, и попу собою никуды не снесть» (могли добавить и проклятие за нарушение этого условия).
Отношения купли-продажи книги оформлялись записями запродажными и купчими: на самой книге свидетельствовался факт перехода ее в новые руки (если запись делалась от лица продавца, она называлась запродажной, если от лица покупателя – купчей).
Отношения купли-продажи книги оформлялись записями запродажными и купчими: на самой книге свидетельствовался факт перехода ее в новые руки (если запись делалась от лица продавца, она называлась запродажной, если от лица покупателя – купчей).
книга 1799 года «Описание всех обитающих в Российском государстве народов…»
купчая запись на книге 1799 года «Описание всех обитающих в Российском государстве народов…»
иллюстрация в книге «Описание всех обитающих в Российском государстве народов…»
Сейчас не принято делать на книге надпись, если ты ее просто прочитал, но раньше это было распространенным явлением: на одной из последних страниц часто можно встретить запись о том, кто, где и при каких обстоятельствах эту книгу читал. Самая любимая моя запись такого рода сделана на старообрядческом издании «История об отцах и страдальцах Соловецких» (конец XVIII века) из фондов Национального музея РК: «Читал сию книгу страдальцов Соловецкого монастыря Михайла Андреев Прохоров со вниманием с конца и до конца 1860-го года июня 21 дня и подписал в становище Шестопалихе заветрием стоячи в Норвегу идучи». Так и встает перед глазами корабел-помор, читающий душеспасительную книгу в ожидании попутного ветра по дороге в Норвегию. И по красоте слога краткая запись лишь немногим уступает стихотворной эпитафии Ивана и Ондреяна из рассказа Бориса Шергина, запертых на безлюдном островке в Белом море:
«…Что родом мы Личутины, Григорьевы дети,
Мезенски мещана.
И помяните нас, все плывущие
В сих концах моря-океана».
«…Что родом мы Личутины, Григорьевы дети,
Мезенски мещана.
И помяните нас, все плывущие
В сих концах моря-океана».
Очень часто на полях книг можно увидеть маргиналии – толкования и комментарии читателя (или переписчика) относительно какого-то фрагмента текста. Это могут быть научные комментарии или простодушные реплики читателя, согласного ли не согласного с прочитанным («Как верно сказано!» и т.д.), и даже переводы отдельных мест на другие языки. Так, в «Описании земли Камчатки» Степана Крашенинникова (С.-Петербург, 1755) многие страницы исписаны одним и тем же почерком: читатель переводит отдельные слова и выражения на немецкий язык (книга попала в Россию из городской библиотеки немецкого города Бремена), иногда попутно исправляя неудачные обороты (например, в предложении «…Стеллер пишет, что много там и другой рыбы, а имянно ласточек, орлов, кукушек и макреллов» читатель исправляет «другой рыбы» на «других птиц»).
Наконец, записи могут быть просто почеркушками – так называемыми пробами пера (часто повторяется одно и то же выражение, например, «милостивый государь») или детскими шалостями. Особенно меня как-то насмешила надпись, сделанная на «Баснях Ивана Крылова» (С.-Петербург, 1825), «Променяю Зину за фунт керосину». Видимо, сестра сильно кому-то надоела.
Наконец, записи могут быть просто почеркушками – так называемыми пробами пера (часто повторяется одно и то же выражение, например, «милостивый государь») или детскими шалостями. Особенно меня как-то насмешила надпись, сделанная на «Баснях Ивана Крылова» (С.-Петербург, 1825), «Променяю Зину за фунт керосину». Видимо, сестра сильно кому-то надоела.
отдельно переплетенная статья родоначальника русской аквариумистики Николая Федоровича Золотницкого «История аквариума и его научное и образовательное значение» (С.-Петербург, 1903)
Н. Ф. Золотницкий (слева) и А. С. Мещерский, пионеры отечественной аквариумистики
Но самое интересное – это надписи дарственные. Сколько семейных, дружеских, любовных историй скрыто за ними!
Вот тоненькая книжечка – отдельно переплетенная статья родоначальника русской аквариумистики Николая Федоровича Золотницкого «История аквариума и его научное и образовательное значение» (С.-Петербург, 1903). На первой странице Золотницким сделана дарственная надпись «П. А. Широкову от автора». Ничего особенного, самая краткая формула дарения из всех возможных, но зато на заднем форзаце рукой ребенка написано следующее: «Н. Ф. Золотницкий, познакомившись с папой у Федотова А. Ф., подарил папе эту книгу в 1906 году в Сергиеве на день маминого рождения 17.VI.1906 г. Маме тогда исполнилось 36 лет. Сад был украшен гирляндами флагов, а [в] кустах сирени горели стеклянные и бумажные цветные фонарики. Андрюша». Давно уже нет на свете никого из участников этого домашнего праздника, но описание сада, сделанное Андрюшей, сохранилось.
Вот тоненькая книжечка – отдельно переплетенная статья родоначальника русской аквариумистики Николая Федоровича Золотницкого «История аквариума и его научное и образовательное значение» (С.-Петербург, 1903). На первой странице Золотницким сделана дарственная надпись «П. А. Широкову от автора». Ничего особенного, самая краткая формула дарения из всех возможных, но зато на заднем форзаце рукой ребенка написано следующее: «Н. Ф. Золотницкий, познакомившись с папой у Федотова А. Ф., подарил папе эту книгу в 1906 году в Сергиеве на день маминого рождения 17.VI.1906 г. Маме тогда исполнилось 36 лет. Сад был украшен гирляндами флагов, а [в] кустах сирени горели стеклянные и бумажные цветные фонарики. Андрюша». Давно уже нет на свете никого из участников этого домашнего праздника, но описание сада, сделанное Андрюшей, сохранилось.
сборник стихов «Органное многоголосье» (Петербург, 1922)
Сергей Нельдихен, 1923 год
Русский поэт Сергей Нельдихен, участник третьего гумилевского «Цеха поэтов», являвшийся на заседания литературной студии с морковкой в нагрудном кармане, подписывает свой сборник стихов «Органное многоголосье» (Петербург, 1922) для некой Кити (Екатерины): «Помнишь, Кити, как было хорошо 14 июня 1922 г.? (для тебя) – Сержик. 14 июня 1922 г. Мойка, 59». Что же такое произошло на квартире поэта в этот день, и почему коварной Кити было хорошо в отличие от автора сборника?
книга «Спутник христианской жизни» Иоанна Кронштадтского (С.-Петербург, 1910)
надпись-пожелание
Ладно, поэты – люди легкомысленные. Другое дело – подарок от матери дочери, желающей уйти в монастырь. На книге «Спутник христианской жизни» Иоанна Кронштадтского (С.-Петербург, 1910) без единого знака препинания (мы сами вставили их для удобства чтения) и с орфографическими ошибками сделана прочувствованная надпись-пожелание: «На добрую молитвенную память послушнице Тане. Книгу дарю на великую память, читай ее и душу свою спасай, помни мое слово и не забывай. И еще тебе пожелаю во святой обители всю жизнь провести, и душу свою спасти, и золотой венец получить на будущем свете – всё тебе мое пожелание, ото всей души тебе желаю. Любимая твоя мамочка Александра Димитревна Панкова. 1915 года апреля 18 числа».
монография «Татлин (против кубизма)» (Петербург, 1921)
автограф Николая Пунина
иллюстрация в монографии «Татлин (против кубизма)» (Петербург, 1921)
Однако наибольший интерес, конечно, представляют дарственные – автографы известных лиц.
В нашем фонде хранится автограф Николая Пунина (1888 – 1953), тонкого художественного критика, одного из организаторов системы художественного образования и музейного дела в советской России, мужа Анны Ахматовой. Надпись сделана на титульном листе монографии «Татлин (против кубизма)» (Петербург, 1921), посвященной художнику, которого искусствовед Пунин ставил выше всех других своих современников. Владимир Евграфович Татлин (1885 – 1953) известен как крупнейший представитель русского авангарда, родоначальник конструктивизма, автор таких концептуальных творений, как проект памятника III Интернационалу («башни Татлина») и летательного аппарата «Летатлин». Адресат дарственной надписи в книге не обозначен, а сама она звучит интригующе: «Честолюбцу, чтобы и не думал о славе, с дружеским приветом и впредь спасу от славы. Пунин. 1921. 7.XII». Первая мысль, которая приходит в голову, – что в декабре 1921 года Николай Николаевич подарил книгу самому Татлину, вызывает однако и ряд сомнений. Во-первых, безграничное уважение критика к художнику, к новаторству его творческого метода, осознание масштаба его фигуры для искусства чувствуется в каждом слове небольшой монографии, и поэтому хвалебная книга Пунина могла лишь упрочить славу Татлина, но никак не «спасти» от нее. Во-вторых, монография вышла из печати летом 1921 года, а дарственная сделана в конце года. При том, что еще в июле Пунин дарил экземпляры книги своим знакомым, было бы странно так протянуть с подарком самому герою очерка. В любом случае экземпляр с автографом Николая Пунина – один из ценнейших в нашей коллекции, однако имя следующего нашего дарителя еще более известно.
В нашем фонде хранится автограф Николая Пунина (1888 – 1953), тонкого художественного критика, одного из организаторов системы художественного образования и музейного дела в советской России, мужа Анны Ахматовой. Надпись сделана на титульном листе монографии «Татлин (против кубизма)» (Петербург, 1921), посвященной художнику, которого искусствовед Пунин ставил выше всех других своих современников. Владимир Евграфович Татлин (1885 – 1953) известен как крупнейший представитель русского авангарда, родоначальник конструктивизма, автор таких концептуальных творений, как проект памятника III Интернационалу («башни Татлина») и летательного аппарата «Летатлин». Адресат дарственной надписи в книге не обозначен, а сама она звучит интригующе: «Честолюбцу, чтобы и не думал о славе, с дружеским приветом и впредь спасу от славы. Пунин. 1921. 7.XII». Первая мысль, которая приходит в голову, – что в декабре 1921 года Николай Николаевич подарил книгу самому Татлину, вызывает однако и ряд сомнений. Во-первых, безграничное уважение критика к художнику, к новаторству его творческого метода, осознание масштаба его фигуры для искусства чувствуется в каждом слове небольшой монографии, и поэтому хвалебная книга Пунина могла лишь упрочить славу Татлина, но никак не «спасти» от нее. Во-вторых, монография вышла из печати летом 1921 года, а дарственная сделана в конце года. При том, что еще в июле Пунин дарил экземпляры книги своим знакомым, было бы странно так протянуть с подарком самому герою очерка. В любом случае экземпляр с автографом Николая Пунина – один из ценнейших в нашей коллекции, однако имя следующего нашего дарителя еще более известно.
«Комедии» Михаила Кузмина, издательство «Оры», 1909
автограф Михаила Кузмина
На первой странице «Комедий» Михаила Кузмина, напечатанных петербургским издательством «Оры» в 1909 году, автор сделал такую надпись: «Многоуважаемой Марье Петровне Князевой благодарный за ея сердечное отношение М. Кузмин. 1917». Кому же подарил книгу один из крупнейших писателей-стилизаторов Серебряного века?
За этой на первый взгляд стандартной и неяркой формулой выражения признательности стоит трагический эпизод из жизни петербургского литературно-художественного круга 1910-х годов, получивший в свое время широкую огласку и скандализировавший столичное общество.
Дарственная Кузмина обращена к матери Всеволода Гаврииловича Князева (1891 – 1913), начинающего поэта, вольноопределяющегося 16-го Иркутского гусарского полка. Полк Князева был расквартирован в Риге, но молодой человек часто наезжал в Петербург, где был принят в литературных и художественных салонах и даже успел влюбиться в хозяйку одного из них – в знаменитую Палладу (поэтессу и роковую женщину Палладу Олимповну Богданову-Бельскую). Благодаря ее посредничеству 2 мая 1910 года со Всеволодом Князевым познакомился Михаил Кузмин. За два с половиной года, с мая 1910 года по сентябрь 1912 года, он посвятил новому другу целый ряд стихов, которые затем вошли в сборники «Осенние озера» (1912) и «Глиняные голубки» (1914). Князев также отвечал стихами. В лирике обоих поэтов начинают проявляться общие мотивы, образы комедии дель арте (итальянской комедии масок), модные в литературе предвоенных сезонов: маску доверчивого, наивного и обманутого влюбленного Пьеро примеряет на себя Князев (в стихотворении «Сонет»: «Пьеро, Пьеро, – счастливый, но Пьеро я! И навсегда я быть им осужден…»), а роль зловещего персонажа, коварного интригана и разлучника Арлекина, очевидно, была уготована Кузмину. Третьим, недостающим персонажем классического любовного треугольника в комедии масок была Коломбина – ветреная красавица, изменяющая Пьеро (чаще всего с Арлекином).
За этой на первый взгляд стандартной и неяркой формулой выражения признательности стоит трагический эпизод из жизни петербургского литературно-художественного круга 1910-х годов, получивший в свое время широкую огласку и скандализировавший столичное общество.
Дарственная Кузмина обращена к матери Всеволода Гаврииловича Князева (1891 – 1913), начинающего поэта, вольноопределяющегося 16-го Иркутского гусарского полка. Полк Князева был расквартирован в Риге, но молодой человек часто наезжал в Петербург, где был принят в литературных и художественных салонах и даже успел влюбиться в хозяйку одного из них – в знаменитую Палладу (поэтессу и роковую женщину Палладу Олимповну Богданову-Бельскую). Благодаря ее посредничеству 2 мая 1910 года со Всеволодом Князевым познакомился Михаил Кузмин. За два с половиной года, с мая 1910 года по сентябрь 1912 года, он посвятил новому другу целый ряд стихов, которые затем вошли в сборники «Осенние озера» (1912) и «Глиняные голубки» (1914). Князев также отвечал стихами. В лирике обоих поэтов начинают проявляться общие мотивы, образы комедии дель арте (итальянской комедии масок), модные в литературе предвоенных сезонов: маску доверчивого, наивного и обманутого влюбленного Пьеро примеряет на себя Князев (в стихотворении «Сонет»: «Пьеро, Пьеро, – счастливый, но Пьеро я! И навсегда я быть им осужден…»), а роль зловещего персонажа, коварного интригана и разлучника Арлекина, очевидно, была уготована Кузмину. Третьим, недостающим персонажем классического любовного треугольника в комедии масок была Коломбина – ветреная красавица, изменяющая Пьеро (чаще всего с Арлекином).
Паллада Богданова-Бельская, 1910-е гг.
Михаил Кузмин
Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина
И Коломбина не замедлила появиться: летом 1912 года Всеволод Князев знакомится с одной из самых замечательных и артистичных женщин своего времени, драматической актрисой, певицей и танцовщицей Ольгой Афанасьевной Глебовой-Судейкиной, женой художника Сергея Судейкина, и влюбляется в нее. Михаил Кузмин был знаком с актрисой давно. Он пытается сохранить отношения с другом, не давая Ольге Афанасьевне узурпировать право на него, и даже пишет цикл «Бисерные кошельки», предназначенный для декламации Глебовой-Судейкиной (чтение этих стихов впоследствии вошло в ее постоянный репертуар и стало одним из любимых ее концертных номеров). Героиня «Бисерных кошельков» занимается вышиванием и, вспоминая о своем возлюбленном – «корнете», готовит ему подарок: «…Одна я нижу бисер на свободе. Малиновый, зеленый, желтый цвет – Твои цвета. Увидишь ли привет?». Комментаторы Кузмина называют малиновый, зеленый и желтый «цветами Князева», имея в виду цвета военной формы гусарского полка, в котором служил молодой человек.
Однако сохранить отношения не удалось. В сентябре 1912 года между поэтами произошла крупная ссора, окончившаяся полным разрывом. Между тем роман Князева и Ольги Глебовой-Судейкиной также быстро двигался к своему трагическому финалу. Весной 1913 года Всеволод Князев застрелился в Риге, и независимо от истинных причин трагедии и его родители, и многочисленные знакомые единодушно приписали эту смерть бессердечному кокетству Ольги Афанасьевны. Похоронили молодого человека 8 апреля на Смоленском кладбище в Петербурге, а в 1914 году его отец еще успел издать посмертный сборничек его стихов, украшенный полосками малинового, зеленого и желтого цветов.
Однако сохранить отношения не удалось. В сентябре 1912 года между поэтами произошла крупная ссора, окончившаяся полным разрывом. Между тем роман Князева и Ольги Глебовой-Судейкиной также быстро двигался к своему трагическому финалу. Весной 1913 года Всеволод Князев застрелился в Риге, и независимо от истинных причин трагедии и его родители, и многочисленные знакомые единодушно приписали эту смерть бессердечному кокетству Ольги Афанасьевны. Похоронили молодого человека 8 апреля на Смоленском кладбище в Петербурге, а в 1914 году его отец еще успел издать посмертный сборничек его стихов, украшенный полосками малинового, зеленого и желтого цветов.
Анна Ахматова
Всеволод Князев
Ахматова и Судейкина, 1914 г.
Казалось бы, что нам до этой в общем-то довольно банальной истории несчастной любви? Возможно, и само имя Князева было бы за сто лет забыто, если бы Анна Ахматова, поддерживавшая самые близкие и дружеские отношения с Ольгой Афанасьевной, не взяла эту нашумевшую историю как примету своего времени – 1913 года – в качестве основной сюжетной линии «Поэмы без героя» (над ее созданием Ахматова работала более двадцати лет – в 1940-х – 1960-х годах). Поэма открывается двумя посвящениями – памяти В.Г. Князева и посвящением О.А. Глебовой-Судейкиной, эти же адресаты явились и прототипами главных героев первой части – «гусарского корнета со стихами» (был у Ахматовой и вариант «драгунский Пьеро») и его неверной возлюбленной, актрисы, «Коломбины», на пороге которой юноша застрелился. Сама поэтесса называет «Коломбину» своим двойником:
«Ты в Россию пришла ниоткуда,
О, мое белокурое чудо,
Коломбина десятых годов!
Что глядишь ты так смутно и зорко,
Петербургская кукла, актерка,
Ты – один из моих двойников».
Мельком в «Поэме без героя» появляется и Михаил Кузмин (Ахматову неприятно поразило равнодушие Михаила Алексеевича при известии о смерти Князева):
«…Это старый чудит Калиостро –
Сам изящнейший сатана,
Кто над мертвым со мной не плачет,
Кто не знает, что совесть значит
И зачем существует она».
Очевидно, что отношения Кузмина с матерью Всеволода Князева – Марией Петровной Князевой (урожденной Шуйской) – всегда были вполне дружескими. Сохранилась ее записка к Кузмину, написанная 6 октября 1912 года, то есть уже после сентябрьской ссоры поэтов: «Многоуважаемый Михаил Алексеевич, посылаю Вам по поручению Всеволода Ваши книги. Очень, очень жалели мы, что не видели Вас все это время. Может быть, когда и выберете часок посетить нас, порадуете всех…». Михаил Алексеевич периодически виделся с Марией Петровной фактически до самой своей смерти (в дневнике 1934 года он пишет о Князеве: «Я мать его до сих пор видаю»). Во время одной из таких встреч он и презентовал ей книжку своих комедий с благодарностью «за ее сердечное отношение».
Не одна Ахматова была уверена в том, что Князев будет «навек забыт». Георгий Иванов в своем ностальгическом стихотворении «Январский день» также вспомнит всех героев этой драмы и тоже пожалеет о том, что скоро и само имя Князева будет забыто:
«Январский день. На берегу Невы
Несется ветер, разрушеньем вея.
Где Олечка Судейкина, увы!
Ахматова, Паллада, Саломея?
Все, кто блистал в тринадцатом году –
Лишь призраки на петербургском льду.
Вновь соловьи засвищут в тополях,
И на закате, в Павловске иль Царском,
Пройдет другая дама в соболях,
Другой влюбленный в ментике гусарском…
Но Всеволода Князева они
Не вспомнят в дорогой ему тени».
«Ты в Россию пришла ниоткуда,
О, мое белокурое чудо,
Коломбина десятых годов!
Что глядишь ты так смутно и зорко,
Петербургская кукла, актерка,
Ты – один из моих двойников».
Мельком в «Поэме без героя» появляется и Михаил Кузмин (Ахматову неприятно поразило равнодушие Михаила Алексеевича при известии о смерти Князева):
«…Это старый чудит Калиостро –
Сам изящнейший сатана,
Кто над мертвым со мной не плачет,
Кто не знает, что совесть значит
И зачем существует она».
Очевидно, что отношения Кузмина с матерью Всеволода Князева – Марией Петровной Князевой (урожденной Шуйской) – всегда были вполне дружескими. Сохранилась ее записка к Кузмину, написанная 6 октября 1912 года, то есть уже после сентябрьской ссоры поэтов: «Многоуважаемый Михаил Алексеевич, посылаю Вам по поручению Всеволода Ваши книги. Очень, очень жалели мы, что не видели Вас все это время. Может быть, когда и выберете часок посетить нас, порадуете всех…». Михаил Алексеевич периодически виделся с Марией Петровной фактически до самой своей смерти (в дневнике 1934 года он пишет о Князеве: «Я мать его до сих пор видаю»). Во время одной из таких встреч он и презентовал ей книжку своих комедий с благодарностью «за ее сердечное отношение».
Не одна Ахматова была уверена в том, что Князев будет «навек забыт». Георгий Иванов в своем ностальгическом стихотворении «Январский день» также вспомнит всех героев этой драмы и тоже пожалеет о том, что скоро и само имя Князева будет забыто:
«Январский день. На берегу Невы
Несется ветер, разрушеньем вея.
Где Олечка Судейкина, увы!
Ахматова, Паллада, Саломея?
Все, кто блистал в тринадцатом году –
Лишь призраки на петербургском льду.
Вновь соловьи засвищут в тополях,
И на закате, в Павловске иль Царском,
Пройдет другая дама в соболях,
Другой влюбленный в ментике гусарском…
Но Всеволода Князева они
Не вспомнят в дорогой ему тени».
Кукла Ольги Глебовой-Судейкиной "Псиша". 1920-е гг. Фарфор, надглазурная роспись.
Кукла Ольги Глебовой-Судейкиной "Коломбина". 1920-е гг. Фарфор, надглазурная роспись.
Ольга Глебова-Судейкина
Время пощадило Князева. 1913-й год как последняя веха, последний год мирной жизни перед Первой мировой войной запомнился современникам в мельчайших деталях, и не раз еще они обращались к нему в своих воспоминаниях. В 1936 году умер Михаил Кузмин. «Подруга поэтов» Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина в 1924 году уехала за границу с чемоданчиком, в котором лежали сделанные ею куклы. Умерла она в конце войны в Париже. В последние годы жизни она делила свое скромное съемное жилье с птицами, которых держала дома и на которых тратила весь свой скудный заработок. Соседи так и звали ее – «Дама с птицами». Анна Ахматова пережила всех героев этой драмы и на память о подруге хранила несколько сделанных Ольгой Афанасьевной лоскутных куколок – персонажей комедии дель арте.
События
