«АркА» записала интервью с музыкантом Александром Маньковским, который совершил небольшую музыкальную революцию во время выступления в Петрозаводске.

В конце марта в Городском выставочном зале прошел концерт Александра Маньковского «I для скрипки соло (12+)». Концерт – условное обозначение этой встречи. Формально взаимодействие артиста и публики напоминало традиционное «музыкант играет, остальные слушают», однако здесь действие, скорее, напоминало перформанс, проходящий в форме концерта. Глубина воздействия музыки и созданной артистом атмосферы оказались настолько сильными, что до сих пор отзываются воспоминанием о сильном пережитом волнении.

Александр Маньковский в течение часа исполнил на скрипке несколько переходящих одно в другое произведений современных композиторов без всяких пауз на аплодисменты. В списке авторов за некоторым исключением были композиторы, малознакомые или совсем неизвестные публике. Сам музыкант еще в объявлении о концерте предупредил, что его зритель должен быть бесстрашным.

Желающие поэкспериментировать со связями разных органов чувств могли погрузиться в темноту, надев маску для сна. Оказывается, в темноте музыка звучит иначе! Геометрия ГВЗ позволила Александру в некоторые моменты передвигаться по площадке. Приближение и удаление музыканта придавали звучанию дополнительный объем. Фантастическое впечатление.

До выступления «АркА» поговорила с Александром Маньковским о музыке, которую он слышит, видит и исполняет, об одиночестве как художественной теме, о пространстве и выборе.

- Нередко музыканты включают в свои сольные программы популярные произведения, чтобы, возможно, расширить круг своих слушателей. Мне кажется, вы действовали иначе, прямо указав в афише, что ваш слушатель должен быть бесстрашным.

- Упоминание в афише бесстрашия зрителя связано с тем, что встреча с различными обликами одиночества для кого-то может стать, действительно, страшным испытанием. Человек - существо социальное, и терять контакты — это может быть страшно.

Можно сказать, что сейчас академическая музыка всё больше идёт по пути специализации. Есть класс исполнителей, которые занимаются только барочной музыкой, именно в аутентичной манере. Есть исполнители, которых интересует исключительно авангардная музыка. Есть коллективы, которые играют только-только написанные произведения. Обычно они аффилированы с Союзами композиторов и, например, со студентами-композиторами в консерваториях страны. Есть музыканты, которые занимаются, например, классическим кроссовером: играют какие-то обработки рок-хитов или наоборот берут, например, известные произведения типа «Времён года» Вивальди и обрабатывают их под рок или под какую-то другую форму эстрады.

Если говорить о понятности и непонятности музыки, мне кажется, что главным мерилом является то, понимает ли музыкант, что он сам делает, или нет. Если исполнитель подходит к произведениям, которые он выбирает, не только как к музыкальным текстам, но стремится передать через них что-то еще, что-то большее, то любая форма, мне кажется, доступная ему, будет доступна и слушателю.

Программа, которую я готов исполнить, близка мне как человеку. Скажем так, это программа для интроверта. Перед премьерой программы в Архангельске, у меня взяли что-то вроде интервью, и я специально упомянул, что эта программа не для человека, который хочет провести просто приятный, ни к чему не обязывающий, вечер. Или не для человека, который хочет посмотреть на виртуозную скрипку. То есть, в исполнении произведений есть элементы виртуозного владения инструментом, но это не та программа, которая стремится показать меня как виртуозного исполнителя. Это программа, в которой я варюсь в своей атмосфере, и, надеюсь, слушатель, которому подобное состояние в данный момент актуально, тоже сможет услышать здесь себя самого.

- Вы можете рассказать про эту атмосферу?

- Я бы сказал, что это - путешествие внутрь себя, исследование различных обликов одиночества, потому что при всей конфликтности программы, естественно, я понимаю, что одиночество — это не только негативное переживание. Это может быть переживанием освобождающим, это может быть обретением себя и свободы через познание себя. Строго говоря, если мы общаемся с кем-то, мы больше пытаемся познавать другого человека. Себя познать можно только в общении с собой же, то есть, в одиночестве.
Зерном программы является цикл, который открывает четыре песни одиночества Джона Харриса Харбисона. Я, в общем и целом, просто зацепился за тему, заявленную в названии этого произведения.

- Как вы подбирали произведения для программы?

- Я, когда составляю программы, обязательно смотрю на то, как одно произведение переходит в другое. Для меня свойственно более линеарное, что ли, мышление, мне интересен сюжет, который развивается последовательно. Например, в этой программе есть такие переходы между пьесами, которые не всегда возможно отследить, понять, где закончилось предыдущее произведение и началось следующее. Мне кажется, это очень интересный прием.

- И вы технически не показываете эти переходы, да?

- Мне в целом симпатична форма сверхцикла, и я прошу не хлопать между произведениями, даже если люди поняли, где переход. Если слушателю будет угодно поддержать меня аплодисментами, это можно сделать после последнего произведения.

- Когда была премьера этой программы?

- Ее первую версию я сыграл еще в 2019-м году. Тогда она состояла из вот этого самого первоначального цикла Харбисона. Там была совершенно другая середина, и тот же самый конец - Бах. Я сыграл ее один раз в Петербурге в Анненкирхе и понял, что это все не работает. Дальше программа стала долгостроем, потому что я лет пять, наверное, пересобирал и готовил заново вот эту самую середину.

Какие-то произведения я уже играл к тому времени, какие-то ноты пришлось заказывать за рубежом. Хочется верить, что в итоге она состоялась как полная форма. То есть, эта программа не какой-то набор пьес, которые мне просто отдельно друг от друга дороги и интересны и поэтому я захотел их сыграть, а это именно программа. В ее названии есть многозначное I – это и римская «один», и местоимения «я» на английском. Сам я название программы читаю как «One». Собственно, в русском языке ведь тоже «один» может быть местоимением, отсылающим к человеку. Кто-то один.

- Расскажите про других композиторов из вашей программы.

- Это известные композиторы Иоганн Себастьян Бах и Игорь Стравинский, Кшиштоф Пендерецкий, которого кто-то может знать, например, по «Плачу по жертвам Хиросимы». Его произведение в программе из другого периода его творчества, но, тем не менее, это фамилия может быть известна.Серж Аркюри — это канадский композитор, ныне живущий. Наверное, это одна из наименее известных фамилий этой программы. Он занимается академической электронной музыкой, и вот выяснилось, что у него есть произведения для сольной скрипки. В программу входит два монолога, не так давно появился ещё и третий. У него совершенно восхитительная музыка, её много, и она для разных составов. Мне кажется, было бы очень интересно освоить и другие произведения его авторства.

Более-менее знают Леру Ауэрбах (Валерию Львову), пианистку, композитора и поэта. Один из ее циклов для сольной скрипки входил в первую версию программы, которую я играл в 2019-м году, но, как я уже сказал, мне показалось, что это не подходит для программы. Кстати, она как пианистка записала диск произведений авторов, которых мы обычно воспринимаем литераторами. Там есть вальсы Одоевского и Грибоедова, не помню, был ли там Гофман, но там есть две прелюдии и соната, то есть, всё музыкальное наследие, которое нам досталось от Бориса Пастернака. Мне кажется, это очень интересная идея. В целом, я знаком с некоторым её другим творчеством и мне кажется, это очень интересный автор.

Симеон тен Холт — это голландский композитор, единственный, пожалуй, плюс-минус представитель минимализма в этой программе. В целом, я понимаю значение академического музыкального минимализма. Есть такие в прямом смысле медитативные программы, которые близки уже к фоновой музыке, к репетитивным (повторяющимся) паттернам. Но произведение, которое я выбрал в программе, оно как раз вносит долю движения, некоего хаоса, может быть.

Ещё могу сказать, что тен Холт занимался музыкой пространственной, и в моей программе есть элементы перемещения по сцене. Я работаю таким живым стерео, хожу вокруг слушателей, приближаюсь или удаляюсь от них в зависимости от организации пространства. Мне кажется, что идея пространственной игры со слушателем - это близко к тому, чем занимался тен Холт.
Движение – это также элемент игры со слушателем, потому что после вступительного слова я удаляюсь, чтобы взять инструмент, и зритель ждёт, что я вновь появлюсь на сцене и начну играть программу, но звук начинается совершенно не оттуда. Это сразу ломает привычное представление и сосредотачивает зрителя на происходящем прямо сейчас, а не на его ожиданиях.

- Пространство в церкви иное по ощущениям?

- Если брать именно Анненкирхе, то это такое молодёжное активное место. Да, это действующая церковь, но там ещё там море проходит всяких мероприятий. К тому же это лютеранская церковь, поэтому там заметно больше расположены к какой-то простой аудитории.

Церкви, в которых читаются проповеди, естественно, обладают особенной акустикой, и ты можешь быть уверен, что тебя будет слышно в любой точке. Ну, и в целом это всё-таки пространство, которое организовано не как актовый зал. В зале какого-нибудь ДК, даже если, например, там хорошая акустика, как будто бы не та атмосфера, которой я хочу добиться. А вот действительно, церкви, некоторые картинные галереи, цеха заброшенных заводов, катакомбы какие-нибудь, - вот это то, с чем интересно работать, потому что пространство само начинает подсказывать, о чём может быть эта история в этот раз.

- А вы ещё про темноту говорили!

- Да, премьера проходила в полной-полной темноте: мы просто выключили свет в зале Архангельской кирхи, и до середины последнего номера в зале была стабильная полная темнота. Потом мне говорили, что это дает интересный эффект. Например, никто не доставал телефонов, потому что это сразу бы обнаружило себя и помешало окружающим.
Кроме того, темнота, действительно, помогает сосредоточиться на звуковой составляющей происходящего, заставляя работать другие органы восприятия сильнее. На незнакомых площадках я веду себя очень осторожно, чтобы в темноте не влететь в кого-нибудь и не запнуться - это было бы фиаско.

Программа, которую я привез, несет в себе элементы некой постановки. Я использую какие-то дополнительные средства выразительности, которые помогают донести образ и смысл до слушателя, или которые вносят дополнительную глубину этого смысла.

- Хорошая идея, но можно ведь закрыть глаза и заснуть!

- Это уже дело исполнителя заинтересовать публику так, чтобы она не заснула, но в конце концов, мы никого не осуждаем - всякое бывает.

- Почему вот в вашей нынешней программе случился Бах?

— Это не из-за того, что я играю много современной музыки и сравниваю её с Бахом - ни в коем случае. Мне просто нужна была точка в этой программе, нечто, одновременно подводящее итог, смотрящее с высоты птичьего полёта и включающее в себя все предыдущие, может быть, и последующее тоже произведения. Такой точкой стала Чакона ре минор Баха.

- Мне кажется, что ваши творческие поиски, возможно, перекликаются с тем, о чём думали представители романтизма в первой половине XX века, потому что они как раз искали какой-то же синтез образа, звука, слова.

- Я не думал об этом как о прямой параллели, хотя, естественно, мы знаем про опыты Скрябина со светом в музыке. У него была синестезия, и к концу своего творческого пути он начал использовать это на сцене.

- А вы в музыке не видите цветов?

- Сложно об этом говорить, потому что мама, занимаясь со мной в детстве, рисовала ноты цветными. Сейчас, когда я слышу какую-то окрашенную гармонию, то это те цвета, которые она рисовала. Я вряд ли смогу уверенно назвать это синестезией, учитывая, что это выученный рефлекс. Но я слышу музыку пространственную, когда происходящее близко или наоборот далеко. Например, бывает piano, которая forte, - это далеко, то есть, далёкая громко. Или какие-то голосовые моменты, когда что-то — крик, а что-то — вполголоса, а что-то, скажем, - сценический шёпот.


- Ваша мама повлияла на то, что вы занялись музыкой?

- Моя мама пианистка, она страшно хотела, чтобы в семье кто-то играл на скрипке. Сначала она заразила этим мою двоюродную сестру, а потом привела учиться меня. Сестра в итоге в деле не осталась, а я действую.

Я родился в Северодвинске. Музыкой начинал заниматься дома. Мне было около трёх лет, когда мама привела меня к своему педагогу по фортепиано. На тот момент я уже обладал зачатками слуха, ритма и прочего. То есть, приблизительно с трёх лет я играю на фортепиано, а на скрипке начал заниматься в пять с половиной. В шесть с половиной лет я поступил в подготовительный класс Средней специальной музыкальной школе Санкт-Петербургской государственной консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова.

- Расскажите, где вы работаете.

- У меня три постоянных места работы. Это Поморская филармония в Архангельске и Государственная филармония Санкт-Петербурга для детей и молодежи. Также я - преподаватель Института музыки, театра и хореографии РПГУ (Санкт-Петербург). Плюс я стараюсь вести и сольную, и камерную исполнительскую деятельность, в основном, в Архангельске, где у меня основное место работы.

- Скрипка осталась вашим главным инструментом?

- Я не столько считаю себя скрипачом, сколько музыкантом. То есть, скрипка — это инструмент, которым я владею, но мне кажется, что я не такой хороший инструменталист, чтобы говорить о себе как о скрипаче. В целом скрипка — это просто точка входа в большое искусство, и, если мне понадобится делать какие-то мультидисциплинарные проекты, я просто буду развиваться дальше.

- А с какой областью искусства могут быть связаны эти проекты?

- Последние несколько лет меня интересуют драматические театры, например. Это могут быть и какие-то иные точки применения себя в музыке. Я участвовал, например, в поэтическо-музыкальной программе Саши Ирбе, московской поэтессы. Моя подруга-скрипачка играла там на скрипке и попросила меня ей аккомпанировать на фортепиано.
Еще меня, например, интересует дирижирование, хотя пока что активно я для этого ничего не делаю. Но это, в общем, взрослая профессия, и я думаю, что допустимо сначала разобраться с собой, а потом брать ответственность за весь оркестр.

— А какие темы, кроме, возможно, одиночества, ещё могли бы быть вам интересными для создания программ или просто для осмысления?

— Сейчас я вынашиваю идею проекта тоже для сольной скрипки, который связан со страстями. Это сюжет больше, наверное, некой фаустианской направленности, такое Евангелие человека со спуском в тёмные места психики и возвращение или невозвращение оттуда.

Ещё могу сказать, что в конце сезона в Архангельске будет проходить камерная программа Eroika, созданная совместно с петербургским пианистом Антоном Ковалем. Эта программа больше, наверное, с мыслями Бетховена, при том, что там нет музыки Бетховена. Что-то связанное с борьбой с обстоятельствами. Это будет романтическая (от слова «романтизм») программа про историю столкновения с трудностями и преодоление их.

— Музыка какой эпохи вам наиболее интересна?

— Могу сказать, что самой ранней музыкой, которую я играл, была пара виреле Гийома де Машо. Поэтому, в общем, мой музыкальный репертуар начинается с барокко и заканчивается творчеством ныне живущих композиторов.

Я всегда тяготел к ХХ веку, к модернизму, хотя, если я слышу музыку (или вижу ноты) и не понимаю, что с этим делать, то я лучше не буду за такое браться. Если музыкант не понимает, что он делает на сцене, если он играет просто ноты, слушатель никогда не поймёт того, что не понял сам музыкант.

За ХХ век и за промежуток XXI века, который нам известен, написано много доступной мне музыки, и не все её знают, и не всегда её играют в программах. Я могу привести цитату своего старшего одноклассника. Как-то я у него спросил, как ты играешь музыку, которую ты не любишь? Мне было понятно, как играть Шостаковича, а вот что, например, делать юношескими скрипичными концертами Моцарта, я не знал. Эта музыка - светлая, яркая и искренняя, а я был подростком, погребённым под своими проблемами. Мне было сложно. Одноклассник на меня посмотрел и сказал, что он любит всю музыку, которую играет. И, пожалуй, это стало моим принципом тоже. То есть, если я за что-то берусь, я обязываюсь найти в этом себя.